Он не солгал, говоря Варваре Ивановне, что сам страдает. Да, он страдал, видя своего кумира поверженным, но это страдание было для него спасением. Оно излечивало его от более тяжких мук безнадежной любви…

Варвара Ивановна, по-видимому, поняла то, что творится в душе молодого капитана, и не находила, что сказать, как выйти из неловкого положения, в, которое поставила и себя, и Вольского своим объяснением. В этом им помогла подошедшая хозяйка дома.

— Александр Васильевич приобрел себе громкую известность и за границею, — обратилась она к Варваре Ивановне. — Мой брат вчера возвратился из Петербурга и говорит, что французский посол на придворном балу с восторгом говорил о подвигах Александра Васильевича. В это время курьер привез известие, что с Пугачевым справиться не могут и что силы его очень велики. Государыня была опечалена этим известием, а французский посол заметил, что Пугачев свирепствует так потому, что в Поволжье генерала Суворова нет. Если только ее величеству угодно будет послать туда столь прославившего победами русское оружие генерала — пугачевские скопища в неделю рассеются как дым и сам Пугачев будет в руках правительства.

— Знаете ли, что государыня ответила на это? Она сказала: «Вы правы, я об этом подумаю».

— От души вас поздравляю, дорогая Варвара Ивановна, — продолжала хозяйка дома. — Такая оценка иностранца и императрицы очень лестна, и к тому же Поволжье — не Турция, вам не придется надолго расстаться с мужем, вы можете поехать с ним.

— А вы, Евгений Александрович, намерены возвратиться в действующую армию? — обратилась она к Вольскому.

— Я еще не решил. Военную службу я оставлю, но так как оставить ее во время войны неудобно, то, быть может, буду просить перевода в Поволжье. — Вольский перевел взгляд с хозяйки дома. — В этом отношении я рассчитываю на поддержку вашего батюшки, Варвара Ивановна, князя Ивана Андреевича.

— Можете рассчитывать и на другую поддержку, — любезно отвечал за дочь подошедший в это время старый князь Прозоровский.

Вольский горячо поблагодарил князя и посмотрел на него удивленными глазами.

— Полно прикидываться не понимающим, — смеялся князь, обнимая Вольского за талию. — Со мною, старым другом твоего отца, нечего секретничать, — продолжал он, отводя молодого человека в сторону. — Да и секреты запоздалые, мне Варя уже давно выдала…

— Ей-Богу, я ничего не понимаю.

— Ладно, это дело не такое трудное, ведь вы с Зиночкой троюродные, ну а это такое родство, что преосвященный разрешит.

Вольский понял намеки князя и покраснел.

— Ну что, видишь, я все знаю. Говорю тебе, что помогу, а теперь ступай и успокой кузину, — закончил князь, подводя молодого человека к Зиночке.

— И вы, дорогая Зинаида Ивановна, можете рассчитывать на мое содействие.

Зиночка в свою очередь вопросительно посмотрела на удалявшегося уже князя.

— В чем дело, какое он обещает содействие, Евгений?

— Представь себе, Зиночка, князю пришла мысль нас поженить.

Молодая девушка вспыхнула и опустила глаза.

Вольский почувствовал себя неловко.

— Он мне уже несколько раз намекал об этом, — отвечала Зинаида Ивановна, улыбаясь. — Выдал дочь замуж — и вошел в роль свата, ему бы хотелось на радостях всю Москву переженить.

— Если бы он сватал всех, как свою дочь — радости было бы мало. Не думаю, чтобы Варвара Ивановна была счастлива.

Вольский говорил спокойно, и это спокойствие, по-видимому, радовало молодую девушку. Она незаметно переменила тему разговора, свела его на новые иностранные журналы, книги. Говорила о событиях в Европе, проводя параллель между западноевропейской жизнью и русской, коснулась и пугачевского бунта.

— Его называют карой Божией, — продолжала с увлечением молодая девушка, — беда только в том, что никто не задается вопросом: за что нас постигла эта кара?

Вольский слушал кузину и удивлялся. Такой он видел ее впервые. Неужели же он не знал ее до сих пор или она сделалась такою в его отсутствие? Чем больше он ее слушал, тем больше находил в ней изменений. Он видел перед собой уже не девочку, какой считал всегда свою дорогую кузиночку, а взрослую девушку, — красивую, изящную, умную, образованную, не похожую на московских барышень. Вот они глазки кавалерам строят, а Зиночка возмущается тем, что общество не задается вопросом, почему явилась пугачевщина.

— Ну, а ты как смотришь на бунт, Зиночка?

— Так, как, по-моему, должно смотреть. Как на протест против насилия, бесчеловечности, бесправия. Правда, протест в грубой, жестокой форме, но нужно же принять во внимание и то, кем он выражается и что побудило к такому жестокому протесту… Ты думаешь, что Пугачеву верят, считают его царем? Никогда, наш мужик вовсе не глуп и царя от разбойника отличить сумеет, а идут к Пугачеву потому, что он обещал им свободу, потому что он обещал им избавление от помещиков. Я долее твоего жила в деревне, Евгений, и насмотрелась на многое. Правда, попадаются и добрые помещики, но попадаются и тираны, тираны бессмысленные, ужасные… наш мужик терпелив, и нужно ему вынести много страданий, чтобы он поднялся… Рассуди сам, сытый человек есть не станет, ну, а бунтовать тот, кому хорошо живется, будет? Конечно, нет. Будь мы иные, смотри на мужика иными глазами, верь мне, не было бы Божьей кары. Помещикам нужно быть не рабовладельцами, а отцами своих крестьян, и тогда вся Россия заживет спокойною, счастливою жизнью, как большая семья… Только настанет ли такое время? — со вздохом закончила молодая девушка.

— Из какой книги ты это вычитала, Зиночка? — не без иронии спросила подошедшая в это время Варвара Ивановна.

Вольский недружелюбно взглянул на молодую женщину. Взгляд его не ускользнул от кузины.

— Из той, Варя, из которой и ты можешь вычитать — из книги жизни, которая для всех открыта.

— Но которую, к сожалению, не все так правильно понимают, как ты, Зиночка, — заметил Вольский.

В разговор включились многие, вскоре к молодым людям присоединилось еще несколько гостей. Один кавалер пригласил Зиночку на контрданс; в Вольском шевельнулось какое-то непонятное для него, нехорошее чувство к молодому человеку, увлекшему от него кузину…

С этого вечера Вольский все чаще и чаще стал сравнивать Зиночку с ее подругами и все больше убеждался, что она на них не похожа.

— Да где же раньше были у меня глаза? — задавал он себе вопрос. — Я ставил на недосягаемый пьедестал обыкновенную женщину, ничем не выделяющуюся над общим уровнем, и не замечал Зину…

Время шло быстро. Суворов уехал уже в армию, Вольский оправился совершенно, отпраздновали свадьбу Ребока и Анны Петровны, а молодой капитан и не помышлял о возвращении в армию.

Жизнь повел он в Москве тихую, в обществе бывал мало, и все свободное время он проводил с сестрой и Зиной. С каждым днем он находил в кузине новые достоинства, которых не замечал раньше.

С Варварой Ивановной он встречался редко и неохотно. Не потому, чтобы в ее присутствии он чувствовал себя неловко, а потому, что замечал враждебное отношение ее к кузине, которая с каждым днем становилась для него дороже и дороже.

Наступила и весна. Мать Зины уехала в свою поволжскую деревню и, вскоре захворав, вызвала и дочь. Отъезд Зины для Вольского был неожидан, и здесь он впервые понял, какие чувства питал к кузине, и испугался… Князь Иван пришел к нему на память… «Он поможет», — утешал себя молодой человек.

После описанных нами событий прошло полгода. Вольский в армию не возвратился, домашние дела его задержали в Москве. Ребок женился, но вскоре принужден был отправиться за Дунай вслед за Суворовым, уехавшим через месяц после своей свадьбы. Кузина Евгения, Зинаида Ивановна, уехав с матерью в Саратовскую деревню к больной тетке, не возвращалась; вскоре к ним отправились мать и сестра молодого офицера. Он оставался в Москве один в ожидании, пока окончится тяжба по имению с тем, чтобы отправиться затем в Поволжье в отряд Михельсона, действовавшего против Пугачева. В Москве Вольский не только скучал, но чувствовал себя, как на горячих угольях: самозванец приобретал все больше и больше сообщников, разграбил Казань и, перейдя на правый берег Волги, направлялся к югу, оставляя на пути своем трупы, пепел и развалины. Вольский дрожал за участь близких ему людей, бомбардировал письмами, прося возвратиться из деревни, но получал успокоительные ответы. Сестра и Зина писали ему, что они в полной безопасности, что Пугачев далеко, да если бы и подошел к Саратову, так опасаться им нечего: крестьяне любят своих господ, преданы им и ни за что не выдадут.