Андрей Николаевич слегка раскачивался во время своего краткого слова, ставя точки, вопросительные и восклицательные знаки не только интонацией голоса, но и всей фигурой. Он то выпрямлялся, то слегка пригибался к столу, чтобы иметь возможность коснуться крышки стола хотя бы кончиками пальцев. Директор был очень высок. Когда он наклонялся, волосы падали вперед, он выпрямлялся, поправлял их. Директор извинился, что не может присутствовать при дальнейшем разговоре: дела. Приближался апрель, его вызвали в райком, где обсуждался сегодня и школьный вопрос: участие в субботнике и пятая трудовая четверть — лагеря труда и отдыха. Андрей Николаевич попрощался, стрельнул в ребят и в учительницу озабоченной крапинкой своего зрачка и ушел.

После директора несколько слов сказала Марь-Яна. Пока учительница говорила, Лидия Князева стояла у стола и улыбалась ребятам. Всем своим видом и особенно взглядом неправдоподобно увеличенных глаз она давала понять, что заранее находится на их стороне. Слова Марь-Яны она сопровождала вежливым, но в то же время нетерпеливым кивком головы, словно хотела сказать: «Да кончай ты, промокашка, без тебя разберемся». Голова Лидии Князевой при ее маленьком росте казалась непропорционально большой, видимо, из-за очков и прически. Волосы она носила крылом и все время их поправляла левой рукой. Нетерпение угадывалось в каждом жесте, и при последних словах Марь-Яны журналистка уже смотрела не на ребят, а на учительницу, и в повороте ее головы было: «Да когда же ты уйдешь?»

Марь-Яна кончила говорить и присела на первую парту, потеснив Люду Попову и Люду Стрижеву. Лидия Князева долгим взглядом посмотрела на учительницу, виновато улыбнулась.

— Марина Яновна, извините, я хотела бы сначала поговорить с ребятами, так сказать, наедине. — И еще раз повторила: — Извините!

Учительница встала.

— Да, пожалуйста, я думала…

Неловкость была в каждом ее движении.

— Извините, — в третий раз повторила Лидия Князева, но в голосе было уже не извинение, а только нетерпение.

Марь-Яна заторопилась, захлопнула за собой дверь. Получилось неловко, будто ее выставили из класса. А Лидия Князева ничего не почувствовала, вернее, эта неловкость входила в ее планы, надо было завоевать ребят, в очень короткое время приобрести авторитет. И она его завоевала очень просто, унизила их учительницу и в ее лице всех учителей школы, дала сразу понять мальчишкам и девчонкам, что она не собирается считаться с мнением учителей.

Каждый взрослый человек, который приходит в школу, становится на день, на час учителем. Заняла место учителя на один урок и Лидия Князева. И сразу совершила грубую ошибку, впрочем, довольно распространенную. На подобном заигрывании легче стать хорошей. Если при учительнице можно обсуждать других учителей, то она «тетка что надо», «своя в доску». Лидия Князева с ходу решила стать «своей в доску». Она была достаточно еще молода, помнила свои школьные годы, «зануд-промокашек», как она говорила в редакции, и считала, что легко разговорит ребят.

— Вас уже проинструктировали, как мне отвечать?

— Да.

— Ну, и как же?

— Молча.

В разных углах класса сдержанно засмеялись. Ответ был из школьного жаргона, из серии «Зачем?» — «За огурцами»… «Молча» — означало не вызов, не неприязнь, а намек на то, что директор и учителя хотели бы, чтобы мальчишки и девчонки из 9 «В»-еликолепного разговаривали с журналисткой «молча».

Она оценила юмор, посмеялась вместе с ребятами. Контакт установился. Лидия Князева задвинула учительский стул, села на парту на свободное место рядом с Юркой Лютиковым. Ребята сгрудились около этой парты, теснились по три, четыре человека на одной скамье.

— Только тихо! — сказала Лидия Князева. — А то меня вместе с вами выгонят отсюда.

Шутка была не бог весть какая, но все опять засмеялись, всем нравилась «своя в доску» журналистка. Лидия Князева была довольна тем, как у нее развиваются отношения с 9 «В»-еликолепным. Она не подозревала, что действует по сценарию плохих педагогов, с которыми приехала бороться и которые действуют так же. «Вы хорошие ребята, я хорошая тетка. Будем понимать друг друга, все будет хорошо». Отпуская раньше времени свой класс, такая «тетка» говорит: «Только — тихо!» Лидия Князева тоже не обошлась без этой фразы.

— Значит, договорились — тихо! Давайте по порядку. Мы получили ваше письмо в редакции и подумали, что ребятам надо помочь. Она что… действительно такая зануда?

— Еще какая!

— «Пингвин, прячущий жирное тело в утесах, — что интеллигенция», — передразнила Рыбу Лялька. Получилось смешно, и все возбужденно засмеялись.

— Как ее зовут по-настоящему? — спросила Лидия Князева.

— Как по-настоящему? Во!

— Ну, у каждой учительницы есть имя, которое она получает от рождения. В школе оно не имеет цены. В школе настоящим считается другое имя, которое дают учительнице ученики.

— А-а-а! — первым сориентировался Валера Куманин. — Рыба! Мы ее зовем — Рыбой.

— Она сейчас в больнице, — сказала Алена.

— Да, я знаю. Я потом постараюсь побывать у нее. Но это дела не меняет… Рыба… Если бы вы написали, что ее зовут Рыбой, было бы сразу понятнее… Кличка многое объясняет. Кличка — это как знак качества на человеке.

— У нас есть еще Велосипед, — сказал Валера. — Англичанка Зоя Павловна — Велосипед.

— И Юра, — сказала Маржалета. — Серафима Юрьевна, историческая училка.

— А ты знаешь, — сказала Алена, глядя в лицо хмыкающей Маржалеты, — знаешь, что Анна Федоровна, Зоя Павловна и Серафима Юрьева могут на тебя подать в суд и ты ответишь?

— За что?

— «Основы государства и права» учила? За унижение достоинства личности. Статья 127. И вообще — я против письма Мы сами виноваты. Если хотите, напишите, что мы виноваты.

— Да-вы-до-до-встряхни пыль с ушей — баржа тонет, — сказал Валера уже не на школьном, а на уличном жаргоне. Он очень на нее разозлился.

— А ты! А ты! — Алена не знала, что ему сказать. — E ты — иди отсюда!

— Ой, Давыдова, ну ты в самом деле, — рассудительно проговорила Нинка Лагутина.

— А ты не знаешь, не лезь. Пусть он уйдет отсюда! Иди отсюда! — крикнула Алена нахально улыбающемуся Валере и швырнула ему в лицо тетрадку. Он отбил ее рукой, окрысился.

— Хочешь схлопотать?

— Хочу! — Она встала перед ним.

— Давыдова, сядь, — строго проговорила Раиса Русакова.

— А пусть он уйдет.

— С какой стати он должен уходить? — заступилась за Валеру Маржалета. — Тоже мне адвокат. Не знаю я такой статьи.

— Тогда я уйду.

— Давыдова, успокойся, — сказала Лялька Киселева.

— А ты знаешь, нужно мне успокоиться? Знаешь?

Алена схватила сумку с книгами и вышла. Тетрадка осталась лежать на полу. Раиса, помедлив, подняла ее, положила в свой портфель.

На другой день Лидия Князева пришла к концу уроков, чтобы встретиться с Аленой Давыдовой. Они вместе вышли на улицу. Пригревало солнышко, снег подтаивал, оседал. Огромные глыбы сбрасывали с крыш на тротуар. Они лежали вперемежку с кусками льда. Алена любила это время, когда все начинало таять и с крыш сбрасывали снег. С их дома вчера весь вечер счищали, громко скребли по железу соскальзывающие глыбы льда и снега. А утром дворник скреб под окнами, не давал спать. Но все равно было приятно, что наступила весна.

— Ты вела себя так вчера почему? — спросила журналистка.

— Так, — ответила неопределенно Алена. Она была не расположена к разговору.

— Ты вчера довольно метко бросила тетрадкой в этого парня. Ты что… очень его не любишь?

Она засмеялась, приглашая Алену к откровенному разговору. Лидия Князева была еще довольно молодая женщина, лет тридцати — тридцати пяти, но голос у нее был какой-то старый, хриплый. И смеялась она хрипло, вернее, не смеялась, а мелко-мелко кашляла, заходясь не смехом, а кашлем. И в конце, когда уже не хватало дыхания, гулко, болезненно откашливалась и набирала полную грудь воздуха для нового приступа смеха.