«— Какую работу выполняешь дома?

Валера ответил:

— Хожу в магазин за водкой.

— Кем хочешь стать после окончания школы?

Валера ответил:

— Хочу судить людей, которые воруют, а со мной не делятся. На юридический буду поступать. Хи-хи!»

Анкета безымянная, можно похихикать и спрятаться в толпе за другими анкетами. Он и сейчас старался сделать так, чтобы все смеялись и его смешок потонул бы в общей «ржачке».

— Да, Светка, — повернулся он к своей соседке по парте, — тебе джинсы нужны?

Тихая девочка вдруг вскинула ресницы. Многие в классе хотели иметь сумку-пакет с изображением во всю ширину пакета синего джинсового зада фирмы «Рэнглер». Валера кое-кому такие пакеты достал, не бесплатно, конечно. Он смотрел на Светку Пономареву серьезно, даже чуточку озабоченно. Она поморгала ресницами, сказала тихо:

— Нужны.

— Нету, — ответил Валера и захихикал.

— Дурак!

Возмутиться сразу не хватало уверенности в себе. И потом, что же возмущаться: на пакете, который она хотела иметь, действительно изображено то самое, что Валера называл неприличным, хотя и печатным словом. Нежные щепетильные девочки вместе с вещичками покупали у него и барахольные слова. Им было стыдно их слушать, но они делали вид, что им не стыдно, и слушали. Но Валера-то знал, что им стыдно, поэтому и говорил, и наслаждался, наблюдая, как они краснеют.

Раиса Русакова ударила по столу обеими руками:

— Куманин, на бюро ответишь за срыв собрания.

Валера театрально развел руками, впереди него сидели две подружки, две Люды — Попова и Стрижева, он называл их «По́пова и Стриженова».

— Чего ты ко мне привязалась? Попова и Стриженова разговаривают.

Люда Попова обернулась и трахнула Валеру книжкой по голове. Он воспринял это как награду, захихикал, обнажив все зубы. Это был его день, его час.

Раиса Русакова стояла, беспомощно опустив руки, ждала, когда придет кто-нибудь из учителей — Рыба или Марь-Яна. Алена решила ей помочь. Она выбежала к доске и быстро написала, стуча мелом:

«Сидел у моря Гомер и сочинял стихи. Потом помер, а мы живем. Хи-хи!»

Но ее ироническая эпиграмма произвела противоположное действие. Ребята решили, что она тоже хихикает, и обычное в таких случаях бессмысленное веселье сделалось всеобщим. Топоча ногами и стуча руками, книжками по партам, мальчишки и девчонки поворачивались затылками к дверям. Прозвенел звонок. И Валера почувствовал, что наступил момент для грандиозного «хи-хи!».

— Мы — пук! Мы — пук! — запел он.

Песню подхватили. Это была настолько глупая детсадовская песенка, что петь ее можно было только так — повернувшись к глухой стене, не видя лиц Марь-Яны и Рыбы, которые должны были вот-вот войти в класс…

«Мы — пук, мы — пук, мы пук цветов нарвали. Нас ра… нас ра… нас радует весна…»

Открылась дверь и вошла Марь-Яна. Ребята при ней допели последний куплет и стыдливо замолчали.

— Мы — пук! Мы — пук! — начал Валера снова. Его не поддержали.

— Зря стараешься, пук, — сказала Марь-Яна. — Зря стараешься. Заболела Анна Федоровна. Не будет урока.

Она больше ничего не сказала, закрыла дверь, и в тишине коридора прозвучали ее удаляющиеся шаги.

— А нам чего? Сидеть или уходить? Во!

Валера подбежал к двери, выглянул, затем плотно притворил дверь, крикнул:

— Ну и что? Она нарочно заболела.

— Выгнала всех из класса и заболела, чтоб не отвечать, — сказала Маржалета и уверенно добавила: — Ей за это обязательно будет.

— А почему Марь-Яна так? Собрание бы провела, все равно пусто-о-ой урок! — проговорила певучим голосом круглоликая девочка с косой, Нинка Лагутина.

— А может, ее уже уволили? А-а-а? — спросил Мишка Зуев и раскрыл рот.

— Если написать в газету — уволят в два счета, — со знанием дела заметила Маржалета. Отец ее был крупный строитель, мать — вечная Председательница родительского комитета. Маржалета знала про школу все.

— В газету! Надо — в газету!

— В «Алый парус»!

— Что мы, деточки? Князевой написать. Я читал Князеву. Кто читал Князеву? Она всегда против училок выступает.

Валера выдрал из своей тетради лист, положил перед Светкой Пономаревой.

— У тебя хороший почерк, пиши… Тиха-а-а! — крикнул он. — Письмо в газету! — И продиктовал первую фразу: — «Уважаемая редакция»… Смирнов, помогай сочинять.

— Не могу. У меня полный маразмей, то есть маразмай, маразмуй. — Он засмеялся, вокруг захохотали.

Светка Пономарева написала первую фразу и сидела, ждала. Валера продиктовал:

— «Обращаются к тебе ученики 9 «В» класса, комсомольцы… Это письмо мы пишем, — с неожиданным вдохновением произнес он, — в Ленинской комнате!»

— Где Ленинская комната?

— Мы можем писать в Ленинской комнате. Это надо, чудаки!

— Зачем?

— Валера, ты гений!

— Не надо! — крикнула Алена. — А если заболела?

— Какое-нибудь ОРЗ, подумаешь.

— Не надо! Лежачего не бьют!

— В Ленинскую комнату! — крикнул Валера.

Алена вскочила на скамью своей парты, размахивая сумкой-пакетом, заявила:

— Я подписывать не буду!

— Во! Подписывать надо? — сказал Мишка Зуев. — Извините, я пошел.

Он сделал вид, что уходит. За ним двинулся шутовской походочкой его дружок Игорь Смирнов.

— Извините, у нас дела.

Алена спрыгнула на пол.

, — Домой!

— А чего — уроков больше не будет? А чего мы тут? Делать, что ли, нечего? — сказал Толя Кузнецов и решительно зашагал за Аленой.

Алена, Раиса Русакова, Толя Кузнецов, Игорь Смирнов и Мишка Зуев, Люда Попова и Люда Стрижева высыпали в коридор. Письмо осталось недописанным. «Я, точно Жанна д'Арк, полки вожу», — подумала Алена. Она оглянулась, ребята плотной толпой двигались по коридору. Сережка Жуков и Лялька Киселева шли последними. Они показались Алене очень взрослыми, снисходительно поглядывали на все происходящее издалека, будто знали про жизнь что-то такое, чего другие еще не знали. Неужели?..

И, чтобы заглушить неожиданные мысли, Алена взмахнула сумкой-пакетом, побежала по коридору, затем по ступеням лестницы, выкрикивая фразу из школьного учебника:

— Монета падала, звеня и подпрыгивая!

За ней затопали, подхватили на лестнице и в коридоре:

— Монета падала, звеня и подпрыгивая!

В коридоре начали открываться двери классов. Высунул свою лохматую голову, сверкнул очками вслед убегающим физик Михаил Дементьевич. Из соседней двери выглянула Зоя Павловна.

— Что такое? — спросила она у физика.

— Вы разве не слышите?.. Монета падала, звеня и подпрыгивая.

— Научили на свою голову.

Марь-Яна распахнула дверь учительской, кинулась догонять свой класс.

— Смирнов! Зуев! — крикнула она в лестничный пролет. — Ах, молодцы! Ах, негодяи!

Пока она спускалась, торопливо переступая через две ступеньки, мальчишки и девчонки успели похватать свою одежду. Их крики раздавались уже на улице. В раздевалке осталось несколько человек. Раиса Русакова задержалась. Кто-то пристегнул пуговицы на рукавах пальто к полам, и она никак не могла справиться с пальто. Нинка Лагутина искала свое кашне. Сережка Жуков подавал Ляльке Киселевой дубленку. Девочка не спешила воспользоваться услугами кавалера, поправляла на голове красную вязаную шапочку, потом поправляла шарф. Сережка держал дубленку, смотрел без смущения умными, скучающими глазами.

— И Жуков! И Киселева! Не стыдно? — сказала Марь-Яна.

— Стыдно, — ответила Лялька, скромно прикрыв глаза ресницами, тоном и неторопливостью подчеркивая, что ей стыдно не за себя.

— Что поделаешь, коллектив. Нельзя отрываться от коллектива, — проговорил Сережа, скупо улыбаясь, помогая Ляльке надеть дубленку и поправляя вылезший из-под воротника шарф.

Через окно было видно, как мальчишки и девчонки бегут по двору, размахивая одеждой, без шапок.

— Ах, негодяи, — сказала Марь-Яна, открывая дверь, и, сбежав со ступенек на снег, чувствуя, как шею, голову охватывает морозом, а кофта и юбка становятся холодными, крикнула: — Простудитесь! Оденьтесь! Я прошу! Вот остолопы!