Я пытался представить, как Мацуи Кадзуко тоже переодевалась здесь, и тогда сладострастный Фусэ обнаружил кошелек. Он посветил на него фонариком и всем продемонстрировал.

– Идиот! – резко крикнул я, и даже всегда спокойный Адама щелкнул языком.

Кошелек мог все испортить. Кто бы его ни потерял, он непременно об этом сообщит, и могут начать осматривать раздевалку. Наверняка мы там оставили какие-то следы: обрывки бумаги, следы обуви, волосы. «Положи на место!» – приказал я Фусэ, но тот с тупым выражением на лице ответил, что забыл, на какой полке его нашел. Отаки и Нарусима посоветовали просто его забрать, а Накамура предложил, если мы установим имя владельца кошелька, потом вернуть его хозяину. Мы решили заглянуть в кошелек, чтобы не подвергать опасности нашу операцию по баррикадированию. Это был обычный девичий пластиковый бумажник с изображением Снуппи. В нем было две тысячеиеновые купюры и одна пятисот-иеновая, проездной автобусный билет. Прочитав имя владельца, мы рассмеялись: это была та самая пожилая инструкторша, которую две недели назад во время чистки бассейна я столкнул в воду. Мы любовно называли ее Фуми-тян. Она была одинокой дамой, с обвислой задницей и выступающими скулами. Еще в бумажнике было несколько монет, пуговица, помятая визитная карточка, использованный билет в кино и фотография. На черно-белом фото была изображена молодая Фуми-тян рядом с мужчиной в морской форме, лицо которого напоминало огурец. Все грустно вздохнули. Можно ли представить в этом мире что-нибудь более унылое, чем престарелую вдову морского офицера с отвислым задом и с кошельком, в котором всего две с половиной тысячи иен?

– Положим на место! – сказал Адама, и все согласно кивнули.

«Не допустим Общенациональных состязаний!» – написал я синей краской на входных воротах школы, стараясь впечатывать ее так, чтобы она поглубже впиталась в шероховатую поверхность каменной колонны. На другой колонне Адама написал: «Имеет смысл быть против». Я посоветовал ему не использовать старые формы написания иероглифов, но Адама с присущим ему безграничным хладнокровием возразил, что при таком стиле письма будет труднее определить, кто это натворил.

На территории школы мы выключили все карманные фонари. Сразу за главными воротами имелась тщательно ухоженная клумба, а над ней черным прямоугольником вздымалось здание школы. Уже от одного вида этого здания меня начало поташнивать. На окне учительской я написал: «Гончие псы властей, займитесь самокритикой!» Только иероглиф «псы» я вывел красной краской. На небе не было ни облачка, но мне было душно, и теплая рубаха намокла от пота. На стене библиотеки я написал: «Товарищи, к оружию!» Подошел Накамура и прошептал, что группа по баррикадированию крыши проникла во двор через запасной выход рядом с физкультурным залом.

– Мы тоже идем внутрь, – прошептал я в ответ, и мы направились к запасному выходу.

Капли пота падали на бетонный пол, и, чтобы не оставлять вещественных доказательств, я ждал, пока они высохнут, прежде чем двинуться дальше. Войдя через пожарный выход, мы пробирались по длинному коридору мимо кабинетов для третьеклассников. В команду исполнителей граффити входили Адама, Накамура и я.

– Пожалуй, мне в жизни никогда больше не придется испытывать такого напряжения, – дрожащими губами выдавил Накамура.

– Замолчи, идиот! – прошипел Адама.

У меня тоже горло пересохло. Хотя я вспотел, но губы были сухими, и в горле першило. Мы миновали учительскую, кабинет администрации, кабинет директора и замерли у главного входа. Большинство учеников именно отсюда входили в школу. Красной краской я написал большой иероглиф «Убить!». Накамура побледнел и спросил, не слишком ли я захожу со своими надписями. «Не болтай!» – прошипел Адама и указал на будку охранников справа от ворот. Охранников было двое: один старый, другой – молодой. Света в сторожке не было. Очевидно, они посмотрели телешоу «После одиннадцати» и легли спать. «Вы – трупы! Насрать на высшее образование!» – написал я с внутренней стороны главных ворот. Накамура начала бить дрожь. Он присел на корточки возле одной из колонн и ничем не помогал. «Это становится опасным», – прошептал мне на ухо Адама. При этом он сам облизывал губы, потому что нервничал. В школе, куда проникал только лунный свет, стояла полная тишина; ощущалось такое напряжение, что казалось, мы находимся на другой планете. А ведь совсем недавно мы шумной толпой носились по этим самым коридорам. Мы подняли Накамура на ноги, оттащили его подальше от главного входа к кабинету директора и с облегчением вздохнули, оказавшись подальше от сторожки охранников, и Накамура начал глубоко и часто дышать.

– Болван! – сказал я. – Отправляйся назад к бассейну.

– Дело не в этом, не в этом, – твердил он, и пот струился по его лицу.

– Не в этом? А в чем? – спросил я, но Накамура только тряс головой.

Адама потряс его за плечи.

– Скажи нам! В чем дело? Нам с Кэном тоже страшно. В чем дело?

– Я СЕЙЧАС ОБОСРУСЬ.

Почему у нас должно прихватывать животы из-за него? Чтобы подавить приступы смеха, мы с Адама катались по бетонному полу. Правой рукой я зажимал рот, а левой держался за живот, сдерживая икоту. От этого я хохотал еще сильнее: труднее всего удержаться от смеха, если пытаешься насильно его прекратить. Мы только продолжали хохотать и повторять «Сейчас обосрусь», и хихиканье вырывалось у нас из живота и поднималось до самого горла. Я закрыл глаза и попытался вспомнить самый печальный момент в моей жизни. Во втором классе средней школы родители не захотели купить мне игрушечный танк «Паттон». В это время у отца был любовный роман, и мать на три дня ушла из дома, младшая сестра попала в больницу с приступом астмы, голубь, которого я выпустил, назад не вернулся, на местной ярмарке я потерял все карманные деньги, на префектурном чемпионате наша футбольная команда проиграла. Адама обеими руками зажимал рот, но тоже не мог успокоиться. Я никогда не подозревал, что так трудно удержаться от смеха. Я пытался мысленно представить образ Мацуи Кадзуко: ее нежные белые руки, глаза, как у Бемби, удивительные очертания ее ног, – и спазмы сразу прекратились. Такова сила красивых девушек: они могут заставить тебя прекратить смеяться, околдовывают мужчин. Через некоторое время Адама тоже встал, вытирая пот с лица. Потом он рассказал мне, что в тот момент вспоминал трупы, обгоревшие после взрыва на шахте. Из-за того что ему вспомнились такие ужасные картины, он начал колотить Накамура кулаком по башке.

– Идиот! Я решил, что ты рехнулся! – сказал я, открывая дверь в кабинет директора.

– Накамура!

– Что?

– У тебя понос?

– Я не знаю.

– Можешь посрать прямо здесь?

– Говешка уже выползает из жопы.

– Делай это вон там.

– Что? – удивился Накамура, и челюсть у него отвисла, поскольку я указывал пальцем на СТОЛ ДИРЕКТОРА. – Я не могу этого сделать.

– Поговори еще. Это будет тебе наказанием за то, что ты заставил нас смеяться и нас едва не раскрыли. Будь мы настоящими герильеро, убили бы тебя на месте.

Накамура готов был разрыдаться, но мы с Адама не отставали. Заливаемый лунным светом, Накамура взобрался на директорский стол.

– Можете не смотреть? – жалобным голосом попросил он, стягивая штаны.

– Если соберешься громко пердеть, лучше прекрати, – прошептал Адама, зажимая нос.

– Прекратить? Когда полезет, я уже не смогу остановиться.

– Прекратишь! Не хочешь же ты быть исключенным из школы?

– А мне нельзя пойти в туалет?

– Нельзя!

Белый зад Накамура покачивался при лунном свете.

– Не получается. Я слишком напряжен, и ничего не выходит.

И в тот момент, когда Адама произнес: «Напрягись!», вместе со сдавленным криком Накамуры из его зада раздался звук, напоминающий треск прорвавшегося насоса.

– Заткни очко бумагой! – прошептал Адама, наклонившись к уху Накамура.

Но остановиться тот уже не мог. Звуки были ужасно громкими и казались бесконечными. Я покрылся мурашками и обернулся, чтобы посмотреть на сторожку охранников. Если нас выгонят из школы из-за дерьма, мы станем всеобщим посмешищем. Но охранники не проснулись. Накамура подтер зад ежемесячником Ассоциации директоров повышенных школ префектуры Нагасаки и, довольный, улыбнулся.