– Ты счастливчик, – сказал Ивасэ, беря на гитаре ля-минор. – У тебя много талантов. У Адама тоже хорошая башка. А у меня ничего нет, – грустно добавил он, продолжая бренчать на гитаре ЛЯ-МИНОР. Тогда я забрал у него гитару и взял соль.

– Ивасэ, перестань молоть чушь, – бодро сказал Адама, попивая свой кофе с молоком. – Откуда ты знаешь, что у тебя нет никаких талантов? Вспомни Джона Леннона. Что он писал в журнале «Музыкальная жизнь»? Что его считали совершенно бесталанным ребенком.

Эти слова взбодрили Ивасэ. Он опустил глаза, рассмеялся и покачал головой.

– Понимаю. Все ясно. Тем не менее вы оба останетесь моими друзьями, даже после того, как окончите университет?

И мне, и Адама стала понятна причина его грусти. Мы с Адама становились все ближе, и он чувствовал, что отходит в тень. До того как мы с ним встретились, Ивасэ был заурядным, простоватым парнем из футбольной команды, которого обожали полные уродины. После того как он стал нашим другом, Ивасэ начал читать поэзию Татихара Додзо, слушать Колтрей-на, перестал гоняться за уродинами и ушел из футбольной команды. Но не я изменил его отношение к жизни. Я был лишь одним из его приятелей. Я только познакомил Ивасэ с поэзией, джазом и поп-артом. Ивасэ окунулся в них потому, что никто не мог ему в этом помешать. Теперь зачастую он лучше меня разбирался в джазе, поп-арте, театре андерграунда, поэзии и кино. Он всегда был моим первым сообщником. Но после того как к нам присоединился Адама, он, вероятно, стал считать, что его роль слишком неопределенная и его единственной функцией является покупать для нас с Адама кофе с молоком.

Ивасэ выглядел совсем одиноким, когда спросил: «Вы останетесь моими друзьями?» Таким подавленным я давно его не видел, разве что когда мы были в первом классе. Тогда у нас был учитель классического японского по имени Симидзу. Он был мерзким типом, лупил нас по голове деревянной линейкой, если мы не справлялись с контрольными: один удар за семьдесят баллов из ста, два удара – за шестьдесят, три – за пятьдесят, четыре – за сорок. Ивасэ и еще пара учеников всегда получали по четыре-пять ударов. В конце второго семестра Симидзу объявил: «Учебный год подходит к концу. Если я буду вас правильно бить, мы не успеем пройти весь учебный материал. Поэтому отныне я буду наказывать вас не больше, чем четырьмя ударами». Все страшно обрадовались, но самые слабые студенты напряглись. «Тебе повезло, Ивасэ», – сказал он возвращая ему контрольную. Было понятно, что у него менее сорока баллов, и все рассмеялись. Ивасэ потупился и улыбнулся, но потом я видел, какое отчаяние было на его лице. Тогда я подумал, что для Ивасэ было бы лучше получить удары линейкой, чем вообще быть списанным со счетов.

– Эй, Отаки-сан здесь? – нарушил мрачную атмосферу, созданную Ивасэ, девичий голос.

В дверях появились две девушки в форме коммерческого колледжа, которые по сравнению с Мацуи Кадзуко казались гориллами, и захихикали при виде Адама. Они, вероятно, обрадовались, что в комнате хоть кто-то есть. При виде же такого красивого парня, как Адама, девицы расслабились и развеселились.

– Привет! Я – Ядзаки из Северной школы, он – Ямада, а тот – Ивасэ. Вы из коммерческого колледжа? Заходите! А что в мешке? Рисовое печенье? Угостите нас. Мы же все товарищи! – сказал я как ни в чем не бывало.

Их звали Тэйко и Фумиэ, как фабричных девчушек из старых мелодрам. Я завел с ними разговор об Элдридже Кливере, Даниэле Кон-Бендите и Франце Фаноне. Я указал им на сходство строя, описанного в трактате Макиавелли «Государь» и императорской системы в послевоенной Японии, выразил сомнение по поводу того, что Че Геваре удалось претворить в жизнь идеи анархизма. Разумеется, я лгал, похрустывая крекерами, наигрывая на гитаре «April Come She Will» Саймона и Гарфанкела, объясняя, что хранить девственность вредно для здоровья старшеклассниц и что все преподаватели Северной школы потрясаются тупости Отаки и Нарасима. Однако эти две фабричные девчонки, видимо, были любовницами Отаки и Нарасима, подтверждением чему были разобранный футон, подушки и бумажные салфетки. Поговаривали, что Отаки и Нарасима завлекали в свою организацию обещаниями секса и устраивали там оргии. Значит, это правда. Оба они были грязными типами. Мне было настолько досадно, что они не относятся к вопросу борьбы более серьезно, что я готов был расплакаться.

Пока я разъяснял фабричным девчонкам, что если полить воду на спаривающихся собак, то они разъединятся, а те продолжали хихикать, появилось десять человек с Нарусима и Отаки во главе. Среди них был студент университета в шлеме. Кроме того, были педерастического вида Фусэ и Мияти из дискуссионного клуба, Мидзогути, которого едва не выгнали из школы за то, что он сбил кого-то на велосипеде, и еще трое учащихся второго класса, включая владельца восьмимиллиметровой камеры Масугаки.

При виде меня на лицах Нарасима и Отаки появились неприятные ухмылки. Во втором классе мы учились вместе. Оба они были отстающими. Когда я, впрочем, не очень понимая смысл, пытался одолеть «Империализм как высшая стадия капитализма», они даже имени Ленина не знали. Оба были тупицами и только начинали осознавать, что оказываются в ряду заурядностей. Вступив в Объединенный фронт борьбы, они переменились, поняв, что даже посредственности могут стать звездами. Я с презрением смотрел на них, когда они начали распространять в школе листовки с призывами Студенческо-рабочего движения университета Нагасаки. Я считал их намного ниже себя. Но, используя футоны, подушки и бумажные салфетки, они смогли привлечь к себе таких же тупых, как они сами, и теперь почувствовали уверенность в себе.

– Что это значит? Ядзаки? Подумать только! – воскликнул Нарасима.

– Решил вступить в наши ряды? – спросил Отаки.

Когда он еще только создавал организацию и приглашал меня, я отказался. Я сказал тогда, что еще не созрел и занимаюсь внутренними поисками, но это была ложь. Мне не хотелось, чтобы меня выперли из школы за занятия подобной деятельностью, а кроме того, считал, что производство фильмов быстрее приведет меня к разбросанным футонам, подушкам и бумажным салфеткам. Но сейчас говорить об этом было неуместно. Причиной тому – Мацуи Ка-дзуко. Моему олененку Бемби нравились мужчины, которые ведут борьбу.

– Да, хочу вступить, – сказал я.

Отаки и Нарасима вначале удивились, а потом обрадовались и пожали мне руку. Они представили меня парню в шлеме со словами, что я блестящий теоретик и еще в школе читал труды Маркса и Ленина. Парень в шлеме сказал, что одной теории недостаточно, и посмотрел на меня. Вид у него был довольно дебильный. Но я имел дело с девятью, и мне нужно было срочно взять ситуацию ПОД КОНТРОЛЬ.

– Хорошо, Отаки, – сказал я, – расскажи, каковы твои планы борьбы.

Отаки и Нарасима растерянно переглянулись. В их головах не было никаких идей. Объясняя свои планы, они сказали, что собираются создать группу, связанную с Нагасакским университетом, и вместе с Ёкота-сан и другими распространять листовки с призывами «За мир во Вьетнаме»...

– Давайте лучше построим баррикады.

На Кюсю еще ни разу не только в школах, но даже в Нагасакском университете не возводили баррикад. В нашем провинциальном городке на западном побережье острова еще ни разу школа не была забаррикадирована. Такая идея была им столь же малопонятна, как фильмы Годара или песни «Led Zeppelin». Она всех ошеломила.

– Я уже решил. Это должен быть день окончания занятий, 19 июля. Мы забаррикадируем крышу школы.

Мое предложение всех привело в восторг, только у парня в шлеме вырвалось: «Это безумие!»

– Помолчи, это дело Северной школы. Оно не имеет никакого отношения к студентам Нагасакского университета, которые никогда не возводили баррикад.

Масугаки и прочие второклассники посмотрели на меня с уважением.

– Вся проблема в том, что мы имеем дело с организацией, где нет даже десяти членов. Как только станет известно, что мы собираемся забаррикадироваться, нас исключат из школы раньше, чем мы успеем начать, – уверенным голосом произнес я, потом продолжил: – Нам нужно приобрести больше сторонников. Пока их число не возрастет, наш план должен оставаться в тайне. Организация должна быть подпольной. Поэтому 19 июля доверим баррикадирование нашим союзникам. После баррикадирования там никого не останется. Это будет тактикой герильи.