Конан растянулся на ковре, ощущая под лопаткой маленький твердый бугорок. Хвала Митре и Крому, скоро все решится! Совсем скоро! Через три дня он перепилит решетку, перебьет ночную стражу, разыщет свои мечи и удерет. Умчится в степь, к высокому плоскогорью Арим, к Селанде и Дамасту! Но до того он должен выпустить кишки из Сигвара Бешеного, из этого недоумка Сайга, Который сделался теперь последним препятствием на пути к свободе.

Он задремал, размечтавшись о том, как всадит в рыжебородого асира свои клинки: левый – в глотку, правый – в живот. Он покажет ему, что у киммерийских козлов есть не только теплые шкуры, но и острые рога!

Однако человек предполагает, а бог располагает. Правду говорят, что первейший в мире боец должен опасаться не второго по силе, а какого-нибудь деревенского увальня, разучившего десяток приемов с мечом и секирой. Иными словами, никакое искусство не защитит от удара, нанесенного рукой судьбы.

На следующий день Сайг дрался с довольно неуклюжим шемитом из Эрука, и клинок противника оцарапал ему бедро. Легкая рана, и шемит, разумеется, поплатился за свою дерзость головой, но поединок двух великих бойцов было решено отложить. Царь желал, чтобы они явили себя на ристалище во всем блеске, а потому каждому полагалось сберечь и силу свою, и здоровье. А чтоб не допустить второго такого же печального события, Конана оставили в покое и больше не выгоняли на арену – на все время, пока Сайгу врачевали его царапину. Лечение, предписанное асиру местными целителями, было на диво простым: полкувшина бранда – на рану, полкувшина – внутрь.

Эта история стоила Конану пары бессонных ночей, Наполненных грустными размышлениями. Он неплохо разбирался во всевозможных ранах и знал, что царапина у Сайга на бедре затянется через три-четыре дня. Ну и что с того? Может пройти еще целый месяц, пока лекаря не решат, что асир здоров и способен сражаться ничуть не хуже, чем раньше. Лекаря не будут рисковать головами и не станут торопиться, что бы ни говорил их подопечный, как бы он ни уверял в своей готовности к бою; в результате дело затянется на месяц. Или на два.

Но Конан не желал ждать так долго! С другой стороны, не мог же он пилить решетку на глазах проклятого асира! Эти думы потянули новую цепочку размышлений; теперь Конану начало казаться, что Сигвар Бешеный не такой уж мерзавец и хвастун, а, быть может, вполне достойный и отважный воин, жертва несчастливых обстоятельств, в которых очутился и он сам. Случись им встретиться на воле, они, вероятно, стали бы соратниками и союзниками; они опустошили бы немалое число винных кувшинов и облегчили бы вместе немало толстых кошельков. Почему бы и нет? Они были так похожи друг на друга! Оба в одинаковых годах, оба поскитались по свету, оба уважали силу острого клинка и крепкий кулак… Так стоило ли им, как распоследним олухам, пачкать арену собственной кровью на потеху хаббатейскому люду? Ведь оба они питали к Хаббатее самую жгучую неприязнь! Может, проще замириться, распилить решетку и удрать вдвоем?

Идея была неплоха, однако Конан сильно сомневался, что рыжебородый асир воспримет ее с энтузиазмом. Сайга, как в всех северян (разумеется, кроме киммерийцев), отличало непрошибаемое упрямство; в одних ситуациях оно могло своротить горы, в других – переправить своего обладателя прямиком на Серые Равнины. И, чтобы не сделаться спутником тупогового аса в этом последнем путешествии, надлежало действовать с известной тонкостью – и уж во всяком случае, не спеша.

Итак, после своих ночных раздумий, Конан решился приступить к делу. Для начала он перестал обстреливать Сайга обглоданными костями, персиковыми косточками и огрызками яблок, что было весьма благородно с его стороны, так как асир не мог уворачиваться с должной ловкостью из-за больной ноги. Еще он попытался завести с ним разговор, но Сигвар отвечал лишь грязными ругательствами да обещаниями ободрать шкуры со всех киммерийских козлов, кои окажутся в Хаббе и ее окрестностях. Наконец Конан, выведенный из терпения, сказал:

– Доводилось ли тебе бывать в Стигии, рыжий ублюдок?

– Это на юге, вороний кал? Там, где живут черные с перьями в заднице?

Конан поморщился.

– На юге, но живут там не черные, а смуглые, вроде хаббатейцев, только с носами крючком. Черные селятся еще дальше, за Стигией, и они втыкают перья не в задницы, а в волосы на голове. Разве ты, болван, никогда не видел на ристалищах Хаббы кушитов и дарфарцев? И не помнишь, где у них были перья?

– Не помню, медвежье брюхо! Я им глотки резал, а не на перья глядел!

– Ну, Нергал с ними, с перьями… Мы ведь толковали о Стигии, так?

– Это ты толковал. А я бы лучше перемолвился с тобой топором да молотом.

Но было заметно, что Сайг непрочь поболтать. Его снедала скука; а в эти дни, когда он не мог сражаться на ристалище, скука давила еще сильней, переходя в тоску. Единственным средством пригасить ее был бранд, который Сигвар гораздо чаще лил в глотку, чем на рану.

– Так что там о Стигии? – спросил он, стараясь не выказать своего любопытства. – Я в ней не бывал, но слышал, что эти черные – или смуглые, обмочи их волк! – совсем безголовый народ: молятся змеям и приносят им в жертву красивых девок.

– Не змеям, а Змею, проклятому Сету, – пояснил Конан. – Стигия лежит за рекой, а с севера к ней подступают владения Шема и Турана, двух стран, с коими стигийцы бьются много лет… может, много веков… кому про то известно? Но Шем и Туран тоже сражаются друг с другом.

– А как же иначе? – заметил Сайг, причесывая бороду пятерней. – Все сражаются! Все воюют, ибо каждый хочет выглядеть не жалким и слабым, а грозным и сильным. Во всяком случае, не слабей соседа, – добавил он, метнув многозначительный взгляд на Конана.

Киммериец, не опуская глаз, произнес:

– Теперь послушай, приятель, что говорят в Стигии о тех сражениях: когда шемиты и туранцы разбивают друг другу лбы, стигийский змей довольно облизывается… Понял?

Асир покачал головой.

– Не понял. Нет, не понял, к чему ты речь ведешь, киммерийский стервятник! Какое мне дело до Шема, Турана и этой Стигии? До всех их свар? Вот если б ты рассказал, как девок скармливают змею, я, быть может, и послушал… К примеру, сколь велик тот змей и глотает ли он девку целиком, либо ее вначале рубят на куски? И кто берется за такую гнусную работу? Колдуны, жрецы или…

– Закрой пасть, тупоголовый! – Конан, потеряв терпение, грохнул по столу кулаком. – Если ты не понял про Шем, Туран и Стигию, то я скажу яснее: ас с киммерийцем дерутся, а Хабба хохочет! Теперь понятно, рыжий недоумок?

Против обыкновения, Сайг не ответил ругательством на ругательство, а встал, слегка прихрамывая подошел к решетке и пристально уставился на Конана. Потом в серых его глазах зажглись насмешливые огоньки, рот растянулся в усмешке, а могучая лапа начала оглаживать густую бороду.

– Сдается мне, – промолвил асир, – что ты боишься скрестить со мной оружие, киммериец. Или я не прав?

– Не прав. – Конан тоже шагнул к решетке, и теперь соперники стояли в полутора шагах друг от друга. – Не прав, мохнатый осел! Я только не хочу сражаться на потеху хаббатейским жабам. А вот в степи, один на один, мы могли бы выяснить, у кого крепче поджилки.

– В степь еще нужно попасть, – задумчиво протянул Сайг и бросил взгляд на зарешеченное оконце.

Внезапно Конан решился, Сделав три больших шага, он присел рядом с топчаном, сунул руку под ковер и извлек на свет обломок напильника. Потом протянул его асиру на раскрытой ладони – так, чтобы сосед смог разглядеть это сокровище, способное проложить им обоим путь к свободе.

Сигвар, нахмурив кустистые рыжие брови, уставился на узкую темную полоску; одна его рука стискивала решеточный прут, другая терзала бороду. Наконец он хмыкнул и поднял глаза на Конана.

– Это что за дрянь?

– А ты не видишь? Такой штукой кузнецы затачивают клинки. Она режет железо, медь и бронзу… Конечно, если потрудиться как следует.