Трава! Высокая трава!

Но травы не нашлось; был лишь кустарник, довольно густой, сухой и колючий, обметавший края и склоны длинного извилистого оврага. Овраг тянулся к юго-востоку, как раз в нужную сторону; дно его выглядело чистым, свободным от непроходимых зарослей – там журчал ручеек, словно указывая путь для отступления. Эти подробности Конан разглядел потом, когда оба беглеца вломились в гущу колючих ветвей и длинных резных листьев зеленовато-бурого оттенка, похожих на растопыренную пятерню. Сайг тут же спрыгнул с лошади и, припадая на раненую ногу, направился к удобной позиции меж двух кустов; киммериец, продравшись в глубь зарослей, свел скакуна вниз и оставил около ручейка.

Когда он вернулся, нагруженный парой копий, Сигвар уже был готов к бою. Он стоял на коленях, скрытый кустом; на тетиве лежала стрела, за поясом торчали топор и нож. Протянув ему копье, Конан сказал:

– Не пускай больше трех стрел с одного места. Кусты – плохая защита.

– Получше твоей травы, клянусь Имиром!

Это было так; зато в траве легко перемещаться в любом направлении, трава послушна и мягка, и в ней можно спастись от стрелы, пав на землю. Но здесь, в зарослях, подобный фокус не удался бы: тому, кто не хотел лишиться глаз, не стоило падать в этот колючий кустарник с торчавшими во все стороны сухими сучьями.

Памятуя о сем, Конан взялся за меч и сильными ударами расчистил небольшое пространство – ровно столько, сколько надо, чтоб натянуть тетиву, размахнуться клинком и отступить назад. Покончив сражаться с кустарником, он вытащил лук и замер шагах в десяти от Сайга. Темная одежда, вдобавок покрытая пылью, делала киммерийца почти невидимым на фоне коричневых стволов и бурой листвы.

Но мастафам, огромным и свирепым шандаратским псам, были не нужны глаза. Они отличались превосходным нюхом, и сейчас, обнаружив свежие следы, бежали к оврагу с таким же упорством, с каким взбешенный бык атакует красную тряпку. Каждый из этих псов, превосходивших размерами теленка, в одиночку справлялся с леопардом; трое-четверо шутя загрызли бы медведя или разорвали в клочки туранского тигра. Но ни леопард, ни медведь, ни тигр не могли равняться с этими тварями в злобности. В конце концов, хищники убивают, чтобы насытиться; мастафы же убивали ради убийства. И, кроме отличного чутья, силы, упорства и быстроты, они были на удивление живучими. Конан знал лишь два верных способа разделаться с подобными чудищами – либо раскроить череп секирой, либо перерубить хребет.

– Они спускают собак, – вымолвил Сигвар. – Шестерых, если глаза меня не обманули.

– Да, – Конан кивнул, пристально разглядывая приближавшихся всадников. – Подождут, пока мы не ввяжемся в драку с псами, подъедут на сотню шагов и утыкают стрелами… Выходит, надо поторопиться, Сайг.

– А может, они навалятся всей кучей? – предположил асир.

– Не думаю. Их тридцать, а нас двое, но пока у них не кончатся стрелы, они не пойдут в рукопашную. Мечи у них короткие, да и ноги тоже, и мы в драке прихватили бы с собой к Нергалу многих ублюдков. Так к чему им рисковать? Нет, они будут сражаться на расстоянии, пока не убьют нас или не обессилят, изранив стрелами. Сайг не ответил – следил за шестеркой псов, мчавшихся к оврагу. Два пестрых, три черных, один грязно-белый… До них было двести шагов, но с каждым скачком свирепых тварей расстояние сокращалось. Всадники неторопливо ехали следом; двое сдерживали оставшихся собак, прочие приготовились стрелять.

– Я возьму того пестрого, что впереди, – произнес асир, поднял лук и выругался. – Вороний кал! До чего шустрые ублюдки! Скачут быстрее блох в волчьей шкуре!

Когда до собак осталась сотня шагов, Конан решил, что пора стрелять. Его первый снаряд угодил в грудь белому мастафу, но тут же оказался на земле; только после этого киммериец разглядел, что горло у псов прикрыто железным ошейником с кольчужной сеткой, спускавшейся до верхней части лап. Он снова растянул лук. На этот раз стрела пробила белому череп, наконечник вышел за ухом, и пес, пуская пену, ткнулся носом в траву. Киммериец послал третий снаряд, угодивший в лапу одной из черных тварей; еще он успел заметить, как падает пестрый, утыканный стрелами Сигвара. Потом что-то подсказало ему, что пора отступить. Крикнув: «Сайг, назад!» – киммериец подобрал оружие и, двумя скачками преодолев расчищенный участок, согнулся за кустом.

Вовремя! На заросли обрушился град стрел. Хаббатейцы, искусные в воинском ремесле, били вверх, как всегда поступают лучники, не видя цели; снаряды их описывали крутую дугу и затем падали с небес, пронизывая кусты, сбивая ветки и листья. Они успели дать два залпа, и несколько стрел вошли в землю точно в том месте, где мгновение назад стоял киммериец. Затем стрельба прекратилась; Конан понял, что мастафы уже неподалеку.

– Эй, рыжая борода! – позвал он. – Ты как, имиров выкормыш? Унес задницу?

– И все остальное тоже, вошь Крома, – ответил асир, тяжело ворочаясь в колючих кустах и звякая железом. – Кажется, мы прибили троих, а?

– Двух. Третий только ранен. Мы еще…

Конан смолк. Огромное черное тело взвилось над ним подобно демону с Серых Равнин; в разверстой пасти блестели клыки, шерсть на хребте стояла дыбом, растопыренные лапы с тупыми когтями целили в грудь, зрачки горели раскаленными угольями. Он подставил копье, уперев древко в землю и придерживая его ступней. На миг взгляды киммерийца и черного чудища скрестились – яростные, пылающие злобой, стремительные, как молнии Митры. Пес грозно рыкнул, но в следующий момент копье ударило его в бок; затем древко в руках Конана согнулось дугой и треснуло. Увы, копья хаббатейцев были послабей копий кушитов, изготовленных из железного дерева, с наконечниками длиной в локоть! Однако и хаббатейское оружие остановило пса, бросив его на землю. Затем киммериец, не обращая внимания на огромные челюсти, щелкнувшие у самых колен, отшвырнул обломок древка и потянулся к мечу; один удар, и клинок Рагара закончил то, что начало копье.

Конан выхватил второй меч и, обрубая колючие ветви, шагнул туда, где Сайг бился с двумя псами, черным и пестрым. Черный уже не представлял опасности, ибо из брюха его торчало копье, и наконечник, похоже, дотянулся до хребта – задние лапы мастафа не двигались, а из пасти капала кровавая слюна. Однако, покончив с первым зверем, асир не успел нанести удар второму и, чтобы защититься от клыков, выставил вперед древко секиры. Сейчас он держался за топорище обеими руками, у лезвия и у нижнего конца, а пес, сомкнув пасть посередине, яростно мотал головой, пытаясь вырвать оружие. Бока его были исцарапаны о колючие ветви, но тварь словно этого не замечала; упираясь лапами в землю, мастаф тянул секиру к себе.

Ударом левого клинка Конан перерубил ему челюсти, правым рассек череп. Сайг, бормоча проклятья, очистил топорище от впившихся в дерево клыков; по сапогу асира стекали струйки крови – видно, рана его открылась. Но глаза Сигвара пылали боевым огнем, а рыжая борода воинственно топорщилась.

– Я уложил на арене десяток тигров и пантер, – произнес он, – но такие настырные ублюдки мне не попадались, порази их Имир! Слушай, парень, ведь эти проклятые псы…

Но киммериец разговора о шандаратских мастафах не поддержал.

– Бери лук и колчан, да спускайся в овраг. Сядешь на лошадь и гони вдоль ручья.

– А ты?

– Я догоню. И вот еще что, – добавил Конан в спину асиру, – если удастся, подстрели газель. Или сайгака, а можно волка или шакала.

Он вытащил кремни, присел, сгреб сухие сучья и начал торопливо высекать огонь.

– Э! Да ты никак проголодался? Зачем тебе волк или шакал?

– То не для еды.

Конан отскочил, когда ближайший куст занялся огнем. Трава в этой части степи была слишком сочной и свежей, так что вряд ли он мог учинить большой пожар. Но сухие заросли сгорят; сгорят и стрелы, пущенные хаббатейцами, а пламя и дым прикроют отступление.

Однако он задержался не для того лишь, чтобы разжечь огонь. Подобрав лук, киммериец покинул заросли и трупы убитых зверей; перед ним снова простиралась равнина, а на ней – цепочка смуглых всадников и раненый пес, упрямо ковылявший к кустам.