— Ступай, Никита, — разрешил дьяк. — После урок докончишь... если воротишься.

Последние слова дьяка «если воротишься» совсем сбили с толку бедного Никиту: уж не на правёж ли ведут? А ну на казнь! И за что?

А между тем Соковнин уверенно шёл к Красному крыльцу, перед ним расступались толкавшиеся там дворянчики, служивые. Никита едва поспевал за ним. Соковнин ввёл его в переднюю, где по лавкам сидели все именитые люди, многие в высоких шапках, с бородами. А у Никиты только-только усишки начали пробиваться и бородёнка едва наметилась, реденькая какая-то, не борода, а срамота одна.

   — Садись здесь, — указал Соковнин Никите на край лавки. — Жди когда позовут.

Оробевший Никита сел на лавку столь осторожно, словно на печь раскалённую, по сторонам глядеть боялся. Уж больно именитые все сидят, на Никиту косятся с презрением: ишь, писцовая душа явился во дворец царский в портах драных, в кафтане вытертом, такого и на крыльцо пускать срамно, не то что в переднюю.

А меж тем в государевой комнате уже был Симеон Полоцкий, который ранее учил Фёдора, да и его покойного старшего брата Алексея, грамоте, латыни и даже переводам псалтыри.

   — Я, Самуил Емельянович, пробовал перевести стих сто тридцать второй, — говорил государь Полоцкому. — Постарался так перевести, чтоб было и понятно и складно, как вы меня учили.

   — Если не трудно, прочтите, Фёдор Алексеевич, — попросил Полоцкий.

Фёдор помолчал, сбираясь с духом, и, стараясь не смотреть на бояр, сидевших по лавкам, начал декламировать:

   — Как хорошо и как приятно жить братьям вместе! Это как драгоценный елей на голове, стекающий на бороду Аронову и на края одежды его. Как роса Ермонская, сходящая на горы Сионские. Ибо там заповедал Господь благословение и жизнь навеки.

Царь умолк, вопросительно взглянул на учителя. Бояре на лавках завздыхали одобрительно: ещё бы, государь наизусть читал, никуда не заглядывая.

   — По-моему, неплохо, — сказал Полоцкий.

   — Как «неплохо», — возмутился Хованский. — Преотлично, государь! Выше всяких лицедеев.

Но государь не оценил рвения Тараруя и не взглянул в его сторону, спросил Полоцкого:

   — Может, сто сорок пятый псалом прочесть, Самуил Емельянович?

   — Вы и его перевели?

   — Да. Целиком.

   — Похвально, Фёдор Алексеевич. Прочтите.

   — Хвали, душа моя, Господа, — начал торжественно Фёдор, и в комнате воцарилась мёртвая тишина. — Буду восхвалять Господа, доколе жив, буду петь Богу моему, доколе есмь. Не надейтесь на князей, на сына человеческого, в котором нет спасения. Выходит дух его, и он возвращается в землю свою, в тот день исчезают все помышления его...

Словно окаменели бояре на лавках, столь торжественные словеса льются из царских уст. У старого Одоевского повисла и замерла капелька под носом, он утереть её не смеет, да и она падать не спешит, дабы не нарушить торжественности.

   — ...Творящего суд обиженным, дающего хлеб алчущим. Господь разрешает узников, Господь отверзает очи слепым, Господь восставляет согбенных, Господь любит праведных, Господь хранит пришельцев, поддерживающих сироту и вдову, а путь нечестивых извращает. Господь будет царствовать вовеки.

Фёдор окончил чтение, и опять взгляд его остановился на учителе.

   — Превосходно, Фёдор Алексеевич, перевели, поздравляю вас.

С тем Полоцкий шагнул к престолу, взял руку царя и тряхнул, как кому простому. Бояре обмерли от такой наглости: ещё бы, вместо того чтобы целовать царскую руку, этот монах трясёт её. У Тараруя уж и готовое на этот случай словцо ехидное на языке повисло, мол, что ж ты, чернец, с царской рукой вытворяешь? Но не успело оно вылететь, государь опередил:

   — Ну, спасибо, Самуил Емельянович, за науку. Прочёл я вашу книгу о складывании стихов. Очень понравилась. Хочу попробовать сам.

   — Но вы же вот перевели псалмы, очень даже прилично, Фёдор Алексеевич.

Государь видел ещё во время чтения псалмов, как в комнату бесшумно проник Соковнин, даже дверью не скрипнул, и тут спросил его:

   — Ну что, Фёдор Прокофьевич, добыл учителя?

   — Добыл, государь.

   — Где он?

   — Тут в передней дожидается.

   — Как зовут?

   — Никита Зотов, подьячий Поместного приказа. Пишет изрядно.

   — Родион Матвеевич, — обернулся царь к Стрешневу — Зови Никиту Зотова.

Стрешнев вышел в переднюю, громко спросил:

   — Кто здесь Никита Зотов?

   — Я, — вскочил с лавки подьячий.

   — К государю.

Обмер Никита, одеревенел весь, с места двинуться не может.

   — Оглох, что ли? К государю, — повторил Стрешнев. Видя, что подьячий и шагу сделать не может, подошёл, взял его за рукав, потянул за собой, и он пошёл покорно, смиренно, как бычок на закланье.

Очутившись перед государем, Никита пал на колени, ударился лбом об пол столь старательно, что рассмешил царя.

   — Ну довольно, довольно, Никита. Встань. Вот так. У тебя, говорят, Никита, почерк изрядный.

   — Стараюсь, государь.

   — Я хочу тебя учителем к своему брату Петру Алексеевичу определить.

   — Не достоин я, государь, счастия такого, — просипел Никита, у которого от такой новости голос сел.

   — А вот мы сейчас определим, достоин ли Самуил Емельянович, извольте его по счёту экзаменовать.

   — Ну что ж, — сказал Полоцкий. — Скажи, Никита, сколько алтын будет в гривне.

   — Три алтына и одна копейка, — отчеканил Никита тут же прорезавшимся голосом.

   — А сколько алтын в рубле?

   — Тридцать три алтына и одна копейка.

   — А сколько грошей в гривне?

   — Пять.

   — А полушек в гроше?

   — Восемь, — почти не задумываясь чеканил Никита.

   — Ну что ж, в счёте он крепок, — сказал Полоцкий.

   — А как по истории нашей, — спросил Фёдор — Разумеешь?

   — Ведаю, государь, немного.

   — За что Святополк получил прозвище Окаянный?

   — Так как же, государь, он же трёх братов порешил.

   — Как их звали, братьев?

   — Борис, Глеб и Святослав.

   — Молодец, Никита. А не помнишь ли, часом, чьим сыном был Юрий Долгорукий[39], основатель Москвы?

   — Помню, государь. Юрий Долгорукий был младшим сыном Владимира Мономаха.

   — А кем Долгорукому доводится Александр Невский?

   — Невский правнук Долгорукого.

   — Молодец, — похвалил Фёдор подьячего. — Ты и в истории изряден. Молодец. А как в Библии? Чему учил Христос учеников своих?

   — Христос учил их, говоря: блаженны нищие духом, ибо их есть царствие небесное. Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими. Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть царство небесное. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески несправедливо злословить за меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда в небесах: так гнали пророков, бывших прежде вас.

   — Славно, славно, — похвалил Фёдор. — А как по части выпивки? Пьёшь?

   — Что ты, государь, как можно при нашей работе. Руки будут дрожать, буквы поползут.

   — Ну что ж, Никита Зотов. Сейчас тебя Фёдор Прокофьевич Соковнин отведёт к царице Наталье Кирилловне, представит. А там решим, когда начинать учёбу. На то надо и патриаршье благословение получить.

У Никиты от свалившейся на него нежданной благодати голова кругом шла (с самими царём говорил!!!), ноги ослабли, нижняя сорочка потом пропиталась. А тут ещё и к царице волокут. Боже ж ты мой, и всё в один день! Эдак и сердце надорвать можно.

   — Вот, государыня-матушка, великий государь послал крестнику своему, царевичу Петру Алексеевичу, человека в науках искусного, в жизни набожного и праведного. Звать его Никита Зотов.