15 января 1945 года примерно за час до обеденного перерыва Нина Ивановна пригласила меня в кабинет посла.

– Послезавтра я вылетаю в Москву, – без предисловий начал свое незаурядное сообщение Громыко. – На время моего отсутствия вы по указанию Вячеслава Михайловича назначаетесь поверенным в делах. Начиная с завтрашнего дня. Приказ об этом мною уже подписан, соответствующая нота госдепартаменту послана. Сегодня в три часа я вас представлю Стеттиниусу. Вопросы ко мне у вас есть?

– В данную минуту нет, Андрей Андреевич, – сказал я, еще не вполне освоившись с новостью, – но до конца рабочего дня, по всей вероятности, их возникнет немало, и тогда я обращусь к вам.

– Это отпадает, – возразил посол. – После нашего визита к Стеттиниусу я отключаюсь от работы в посольстве и целиком переключаюсь на дела, ради которых меня вызывают в Москву.

– Ради каких, если не секрет?

– Очень большой секрет. Но не для вас. С завтрашнего утра, а если хотите, то и с сегодняшнего вечера в вашем распоряжении будет вся секретная переписка с Наркоминделом – и не только с Наркоминделом, – из которой для вас многое прояснится.

В приемной государственного секретаря нам не пришлось ждать ни минуты. Явились мы в точно условленное время, и точно в это время нас приняли. При нашем появлении в кабинете из-за письменного стола поднялся и с широкой улыбкой двинулся нам навстречу рослый, средних лет, но совсем уже седой мужчина. Эдварда Стеттиниуса я узнал бы и без представления, по одним лишь его (часто публикуемым в прессе) портретам.

Он не принадлежал к числу профессиональных дипломатов, а скорее, подобно Дину Ачесону, к числу эмиссаров «большого бизнеса», своекорыстно заинтересованного во внешней политике США. В 20-х годах он занимал видные посты в правлении монополии «Дженерал моторз», сделавшись в 1931 году вице-президентом этой компании. В 1938 году он возглавил правление крупнейшей металлургической корпорации «Юнайтед Стейтс стил». С осени 1941 года правительство Соединенных Штатов возложило на него руководство вновь созданным Управлением по осуществлению закона о ленд-лизе. Назначенный государственным секретарем, он тем самым стал наиболее влиятельным среди представителей этого бизнеса в администрации США.

Он пригласил нас сесть, и мы втроем разместились в кожаных креслах в отдалении от письменного стола.

В разговоре, касавшемся в основном некоторых сторон международной ситуации, под занавес был мимоходом задет вопрос и о предстоящем отъезде Громыко. Стеттиниус, не расспрашивал его ни о целях поездки, ни о сроках отсутствия, будучи, как я вскоре узнал, достаточно информирован о них. Прощаясь с нами, он проводил нас до двери, сердечно пожелал Громыко счастливого пути и со скрытым значением произнес:

– До скорой встречи! – Затем с какой-то хитрецой добавил: – Там.

О том, на какую «скорую встречу» намекал Стеттиниус, я выяснил на следующий день. Но точное местоположение загадочного «там» так и оставалось для меня неведомым до официального коммюнике о состоявшейся в начале февраля Крымской конференции трех союзных держав – Советского Союза, Соединенных Штатов Америки и Великобритании.

На рассвете 17 января Громыко улетел. Без официальных проводов, почти конспиративно. Во всяком случае, без ведома корреспондентов, благодаря чему его отъезд не вызвал суетных газетных гаданий о его причинах и возможных следствиях.

Накануне, при возвращении из госдепартамента, Громыко рекомендовал мне занять его кабинет, если я сочту это для себя удобным. Тогда я отозвался неопределенным: «Хорошо, учту».

А 16-го я прошел туда через секретариат посла, где нашел на своих местах Нину Ивановну и Леонида Павловича Павлова, третьего секретаря посольства. Он был вполне дельным работником, хорошо владел английским и умело вел (вместе с Ниной Ивановной) переписку на английском языке с многочисленными лицами, обращавшимися в посольство по различным вопросам.

Поздоровавшись с ними, я вошел в кабинет и дотошно осмотрел его. Предыдущие мои появления здесь не располагали к такого рода осмотру. Моему взору представились: огромная комната – чуть ли не зал; высокие, зашторенные «французские» окна; громоздкий письменный стол возле одной из стен, заставленной вместительными книжными шкафами; широченный обитый кожей диван с высокой спинкой едва не в человеческий рост; исполинского размера текинский ковер на полу. Я спросил себя: а зачем мне, собственно, покидать свой кабинет на первом этаже – достаточно просторный, целесообразно оборудованный и уже «обжитый» мною? Зачем переселяться сюда на время, вероятно весьма короткое, в роли этакого калифа на час?

Решив, что не вижу в этом никакой надобности, я сообщил Нине Ивановне и Леониду Павловичу, что предпочитаю работать у себя внизу, куда и прошу доставлять мне почту и другие документы.

– А где вы будете принимать сотрудников и посетителей? – озабоченно спросила Нина Ивановна.

– Там же, – ответил я. – За исключением официальных случаев, когда протокол потребует соответствующих аксессуаров.

С этого дня у меня начался прием посетителей. Поначалу это были сотрудники посольства, а затем я встречался и с работниками других советских учреждений в Вашингтоне. В их число входили и. о. военного атташе полковник Сараев и и. о. военно-морского атташе капитан Скрягин. Оба они формально числились при посольстве, представляя в нем свои высшие инстанции. Практически же они работали самостоятельно. Виделся я с ними, конечно, не впервые, но до сих пор наше знакомство было, можно сказать, шапочным. Теперь между нами установились и деловые отношения. Забегая вперед, отмечу, что я без малейшего труда нашел с ними общий язык.

Но особенно тесные и вполне дружеские отношения завязались у меня с генерал-лейтенантом авиации Л. Г. Руденко, председателем Советской закупочной комиссии, ведавшей заказами на поставки по ленд-лизу. Наш тесный контакт во многом помог посольству и комиссии преодолевать по окончании войны серьезные трудности политического порядка, порожденные новыми неблагоприятными веяниями во внешней политике США.

Обилие обрушившейся на меня деловой информации, подготовка к ежедневным встречам со многими людьми, редакторская работа над документами, отправляемыми в различные американские официальные учреждения или организации, с которыми у посольства имелись деловые связи, а также по адресу частных лиц, проявлявших к посольству настойчивое внимание по самым разнообразным поводам, – все это потребовало дополнительного усидчивого труда. Разумеется, в вечерние часы.

В первый день работы в качестве поверенного в делах свои вечерние часы я посвятил ознакомлению с ключевыми делами посольства по материалам секретной переписки с Наркоминделом, о которой знал преимущественно понаслышке.

Но с еще большим интересом и с пользой для себя, как официального представителя в США, прочел я папку с телеграфными посланиями И. В. Сталина президенту Ф. Рузвельту. Послания касались принципиальных вопросов советско-американских отношений, стратегических и частных проблем ведения войны и ряда важных международных проблем, как уже поставленных ходом событий в повестку дня, так и подлежащих урегулированию в послевоенный период. Среди актуальных международных проблем я обнаружил и те, которыми довелось заниматься мне самому еще в бытность заведующим Четвертым Европейским отделом.

Эти строго секретные телеграфные послания И. В. Сталина обычно направлялись из Москвы в посольство, откуда после немедленного (неофициального) перевода на английский передавались в находившуюся в Белом доме штаб-квартиру Рузвельта, как Верховного Главнокомандующего вооруженными силами США. Послания в обратном направлении – от Ф. Рузвельта И. В. Сталину – передавались, как правило, через американское посольство в Москве, а иногда через специальных представителей президента. В 1957 году переписка И. В. Сталина с Ф. Рузвельтом и Г. Трумэном, а также У. Черчиллем и К. Эттли была опубликована Госполитиздатом и достаточно широко известна.