В воскресенье 22 апреля в Вашингтоне, по дороге в Сан-Франциско, остановился В. М. Молотов, глава советской делегации на конференции Объединенных Наций.

Первоначально главой делегации был назначен Громыко. Однако Рузвельт в своем послании от 25 марта выразил «глубокое разочарование» в связи с тем, что г-н Молотов, по-видимому, не предполагает присутствовать на конференции». В конце послания он высказал еще и опасение, что «отсутствие г-на Молотова будет истолковано во всем мире как признак отсутствия должного интереса со стороны Советского Правительства к великим задачам этой конференции».

Отвечая в то время Рузвельту, И. В. Сталин заверил его, что Советское правительство придает важное значение конференции в Сан-Франциско, но что Молотов, к сожалению, не сможет принять в ней участие, ибо в апреле состоится сессия Верховного Совета СССР, где его присутствие совершенно необходимо.

В новой ситуации, сложившейся в результате смерти Рузвельта и прихода к власти Трумэна, вопрос этот был Советским правительством пересмотрен и решен в пользу поездки в Сан-Франциско В. М. Молотова с заездом в Вашингтон для переговоров с Трумэном.

Краткое пребывание В. М. Молотова в Вашингтоне было целиком посвящено двум его встречам с президентом Г. Трумэном и совещанию 23 апреля с Э. Стеттиниусом и английским министром иностранных дел А. Иденом, также заехавшим в американскую столицу по дороге в Сан-Франциско.

Беседы Молотова с Трумэном касались коренных вопросов советско-американских отношений и ряда других проблем, в том числе злополучной проблемы о составе Польского правительства национального единства. Важная сама по себе, она играла как бы роль барометра в отношениях между Советским Союзом и союзными западными державами. И в ходе переговоров Молотова с Трумэном, как и в предшествующем обмене посланиями между Рузвельтом и Сталиным, этот барометр показал, что польский вопрос становится подлинным камнем преткновения для сотрудничества держав антигитлеровской коалиции. Памятная записка, которую при второй встрече Трумэн передал Молотову для Сталина, по своему тону носила почти ультимативный характер. «Советское Правительство, – говорилось в ней, – должно понять, что если дело с осуществлением крымского решения о Польше теперь не двинется вперед, то это серьезно подорвет веру в единство трех Правительств и в их решимость продолжать сотрудничество в будущем, как они это делали в прошлом».

Советское правительство приняло к сведению прозрачный намек Трумэна на перспективу подрыва «сотрудничества в будущем» и сделало из него надлежащие выводы. Но своей, оправданной всеми обстоятельствами, позиции не изменило.

В ночь на 24 апреля я проводил Молотова и Громыко в аэропорт, откуда они вылетели в Сан-Франциско. 25-го там открылась конференция Объединенных Наций, продолжавшаяся два месяца.

С 24-го я снова руководил посольством в качестве Поверенного в делах СССР. На этот раз в течение весьма долгого срока – вплоть до утверждения меня в апреле следующего года Чрезвычайным и Полномочным Послом вместо Громыко, переведенного в Нью-Йорк на пост постоянного представителя СССР при ООН.

Интенсивная дипломатическая активность в Москве, Лондоне и Вашингтоне была закономерным отражением нарастающих темпов и масштабов военных событий в Центральной Европе. 16 апреля с плацдармов на Одере и Нейсе развернулась грандиозная завершающая операция Красной Армии, уже к 25 апреля приведшая к полному окружению берлинской группировки немецко-фашистских войск. Одновременно с этим советские соединения с боями продвинулись к Эльбе, где был установлен непосредственный оперативный контакт с наступающими американскими частями.

В повестке дня стоял неминуемый военный и государственный крах нацистской Германии. Однако и в этих безнадежных условиях некоторые из нацистских главарей, рассчитывая на сочувствие реакции в странах Запада, не прекращали закулисных маневров с целью заключить сепаратное соглашение с Англией и США и тем самым расколоть единство антигитлеровской коалиции.

Расскажу о последней отчаянной попытке этого рода, поскольку косвенно мне и самому пришлось соприкоснуться с нею.

В ночь на 24 апреля, когда В. М. Молотов вылетел из Вашингтона в Сан-Франциско, в германском порту Любеке тайно встретились Гиммлер и близкий к правительственным кругам Швеции граф Бернадотт. В ходе беседы Гиммлер заявил, что Гитлер не в состоянии больше руководить страной, вследствие чего он, Гиммлер, как его первый заместитель, взял на себя всю полноту власти. Он просил о дипломатическом посредничестве шведского правительства в организации его встречи с Главнокомандующим западных союзников генералом Эйзенхауэром. Замысел нацистского главаря состоял в том, чтобы договориться о капитуляции германских войск на всем Западном фронте. Как это явствует из опубликованного госдепартаментом официального сообщения от 2 мая, Гиммлер заверял Бернадотта, что еще надеется продолжать вооруженную борьбу против Советского Союза. Таким образом, предлагалось совершенно недвусмысленное сепаратное соглашение о капитуляции на Западе и о продолжении военных действий на Востоке, с невысказанной напрямик мыслью вести их совместно с английскими и американскими войсками.

Наступил момент серьезнейшего испытания союзнической лояльности западных держав.

Согласно упомянутому коммюнике госдепартамента, дальнейшие события развивались так.

Утром 24 апреля предложение Гиммлера было передано шведским министром иностранных дел американскому и английскому посланникам в Стокгольме, которые уведомили о нем свои правительства.

Информацию посланника Гершела Джонсона президент Трумэн получил утром 25 апреля. Ознакомившись с нею, он поспешил в военное министерство, чтобы обсудить предложение, способное перевернуть весь ход войны, вместе с комитетом начальников штабов и исполняющим обязанности государственного секретаря Джозефом Грю (Стеттиниус был в Сан-Франциско). Результатом этого обсуждения явилось решение отклонить предложение Гиммлера и держаться прежнего курса антигитлеровской коалиции на безоговорочную капитуляцию Германии перед тремя державами.

В соответствии с решением совещания в военном министерстве Трумэн в тот же день направил И. В. Сталину послание, извещающее о предложении Гиммлера и о намерении США придерживаться соглашения с Советским Союзом и Великобританией о безоговорочной капитуляции на всех фронтах.

В Москве это послание было получено в ночь на 26 апреля.

Ответ Сталина не заставил себя долго ждать. Утром того же дня наше посольство получило следующий документ на имя Трумэна:

Ввиду крайней срочности и важности документа я на сей раз отступил от обычной процедуры передачи посланий через офицеров связи в штаб-квартиру президента в Белом доме и тотчас договорился по телефону о немедленной встрече с Грю.

В полдень он меня принял. Передав ему русский текст послания и неофициальный перевод, я обратил внимание Грю на желательность срочной передачи документа президенту. Убеждать его не понадобилось. Грю заверил меня, что считает договоренность между союзниками по столь серьезному вопросу делом первостепенной важности и что послание Сталина он передаст безотлагательно.

В час дня из Белого дома посланнику США в Стокгольме пошло указание уведомить шведское министерство иностранных дел о согласованной позиции трех держав. Встретившись вновь с Гиммлером (на сей раз во Фленсбурге близ датско-германской границы), Бернадотт срочно передал ему это обескураживающее известие о необходимости безоговорочной капитуляции на всех фронтах, прозвучавшее для него звоном похоронного колокола.