— Вы что-то хотите уточнить?

Я опять поднимаю палец.

— Так, придется мне немножко поломать голову. Посмотрим, что у нас получится… Это имеет отношение к тому, что я только что вам говорил?

Я поднимаю палец. Что бы там ни утверждали, но порядок и методы ведения расследования имеют свои преимущества.

— Тот момент, что трупы были изуродованы?

Черт возьми, да этот тип просто медиум! Ему бы на ярмарке работать ясновидящим — кучу денег загребал бы играючи. Я поспешно приподнимаю палец.

— Этот факт мы утаили от журналистов. Да и вам я раскрыл эту тайну лишь потому, что знаю: вы никому ее не выдадите.

Разумеется!

— Да, жертвы были не просто задушены, — тут он придвигается поближе ко мне и понижает голос, — они были еще и изуродованы с помощью какого-то режущего инструмента — по всей вероятности, ножа с очень острым лезвием. Увечья нанесены самого разного характера: от ампутации кистей рук в случае с Микаэлем Массне до энуклеации трупа Шарля-Эрика Гальяно.

Энуклеация. Это слово очень медленно прокладывает путь к моему сознанию, и наконец до меня доходит его значение. Мальчику вырезали глаза. Замершее в страшных судорогах маленькое личико с пустыми глазницам. А вслед за тем в мой несчастньй мозг проскальзывает и «ампутация кистей рук», что, собственно, ненамного лучше. Я тут же начинаю сожалеть о том, что Иссэр решился рассказать мне все это!

— Что же до Рено Фанстана, то мы в свое время были немало удивлены, обнаружив, что труп скальпирован. Ибо понять это было просто невозможно.

Я мысленно цепляюсь за звук голоса Иссэра, за свои рассуждения и умозаключения, ибо умозаключения — это логика, совершенно надежная штука, в которую вовсе не укладываются такие вещи, как «энуклеация», ибо они противоречат ей, а стало быть, невозможны. Но ведь если трупы были искалечены, то полицейские уже со второго убийства должны были понять, что тут орудует какой-то маньяк!

— Я знаю, что вы хотите мне сказать: каким же образом мы не обратили внимание на сходство почерка убийцы уже в двух первых случаях? Дело в том, что в первом случае — когда жертвой стал Виктор Лежандр — имело место лишь удушение. Теперь я склонен думать, что убийцу просто кто-то спугнул, и поэтому он не успел завершить своей работы. Во втором случае — я имею в виду убийство Шарля-Эрика Гальяно — имело место не только удушение, но еще и… гм… отсутствие глаз. И лишь когда был убит Рено Фанстан, мы стали усматривать некую связь. Удушение, скальпирование — и никаких следов изнасилования. Совокупность удушения, удаления какой-либо части трупа при отсутствии следов изнасилования — это уже явный «почерк» преступника. Мы решили не предавать эти сведения огласке, так как они способны сыграть огромную роль в ходе допросов. Убийство маленького Массне, в котором четко просматривается по всем трем позициям все тот же «почерк», окончательно убедило нас в том, что речь идет о маньяке. Мы до сих пор не знаем, кого именно разыскиваем, зато нам точно известно, что он собой представляет. Это — индивидуум с явными и очень глубокими нарушениями психики, действующий либо сознательно, либо совершенно не отдавая себе в том отчета. Ладно. Надеюсь, я не слишком надоел вам, приводя все эти подробности; а теперь мне, пожалуй, пора двигаться дальше. Служба, знаете ли. До скорой встречи, и спасибо за помощь.

Четкие звуки шагов по паркету, дверь за комиссаром закрывается; я остаюсь одна, в полном ошеломлении от лавиной обрушившейся на меня информации. Определенно, в качестве вместилища чужих секретов я пользуюсь немалым успехом. Наверное, в конце концов ко мне явится и маньяк собственной персоной — тоже склонится над моим милым маленьким ушком, а потом отрежет его и унесет к себе домой, чтобы говорить в него всю ночь напролет, поверяя свои тайны? Представляю, как отреагировала бы Иветта, узнай она, что трупы были еще и изуродованы.

Но зачем люди творят подобные вещи? Глупый вопрос, Элиза: вспомни-ка о казненном недавно «милуокском мяснике» — черепа своих жертв он как следует чистил, кипятил, любовно расписывал и аккуратненько раскладывал по полочкам стенного шкафа у себя дома. Вы способны понять, зачем? А вот ему это было очень нужно. Его приговорили к смертной казни не только за убийства, но и за то, что он проделывал половой акт с некоторыми из отрезанных им голов. Попробуйте хотя бы вообразить себе, как он «развлекается» подобным образом, попробуйте представить, что все это происходит в реальности… Нет, поверить в такое просто невозможно. И тем не менее такого рода вещи существуют.

Из кухни доносится смех. Звон кастрюль, звук откупориваемой бутылки. Похоже, месье Жану Гийому предстоит получить приглашение отужинать с нами. В конце концов Иветта вот уже десять лет как овдовела — самое время ей найти себе кого-нибудь. Но, по правде говоря, интересует меня сейчас отнюдь не личная жизнь Иветты. А тот факт, что где-то совсем рядом бродит убийца, примериваясь, как бы получше отправить меня к праотцам; тот факт, что Виржини мне солгала, что жизнь ее тоже в опасности, а я не знаю, что предпринять. Точнее — не могу ничего предпринять. Разве что попытаться хоть что-то понять.

Почему Виржини сказала мне, что своими глазами видела оба убийства? Я все больше и больше склоняюсь к мысли о том, что она просто случайно наткнулась на трупы, и, пожалуй, все-таки согласна с Иссэром: она кого-то сильно подозревает, и это до такой степени повлияло на ее психику, что все остальное ей просто привиделось.

Кому вдруг взбрело в голову поразвлечься, пугая меня этой дурацкой иголкой?

Почему кто-то (несомненно, все та же самая личность) оглушил Стефана, чтобы затем утопить меня в пруду, пустив коляску под откос? Кто и зачем пытался убить меня?

И кто ласкал мое тело той ночью?

Как говорит Иссэр, все эти факты — словно детали головоломки — должны непременно сложиться во вполне ясную картинку. Их просто нужно крутить и так и этак, сопоставляя друг с другом до тех пор, пока между ними не начнет просматриваться совершенно бесспорная связь.

Человек, забавлявшийся с иголкой; мужчина, который явился среди ночи — не стоит бояться этого слова — лапать меня, и тот, что пытался меня убить — одно и то же лицо? Рассуждая логически — да. Но я так не думаю. В том, который явился ночью, не было ни злобы, ни ненависти. Ему было не по себе, он чего-то боялся — да, я чувствовала тогда, что он боится, — к тому же он пребывал в явном смущении. Он действовал, повинуясь внезапно охватившему его непреодолимому желанию, и от этого ему было очень стыдно; он не был со мной ни жесток, ни даже груб. Значит, возле меня крутятся два мужчины. Один — тот садист с иголкой — он, скорее всего, и пытался утопить меня в пруду; другой — помешанный на сексе псих, избравший меня объектом своей страсти.

Да, по части любовных побед хотелось бы чего-нибудь поприличнее…

До моего сознания постепенно доходит, что меня действительно хотели убить. И в данную минуту мне надлежало бы быть уже мертвой. Бр-р… А как же Стефан? Интересно: если бы я умерла, его могли бы обвинить в убийстве? Ему повезло, что его оглушили так сильно. Да, здорово повезло, ибо приди он в чувство немного раньше, при полном отсутствии свидетелей он выглядел бы форменным убийцей. Стефан… Вел он себя вообще-то довольно странно. А не мог ли он сам себя огреть какой-нибудь дубиной по голове? А потом симулировать потерю сознания? Почему бы нет? Кровеносные сосуды на голове расположены очень близко, повредить их — пара пустяков, а могучие спортсмены вроде него обычно не боятся боли. Но если допустить, что это он столкнул мою коляску в пруд — то бишь пытался меня убить, — то следует также допустить, что и с иголкой ко мне явился он. А человек, совершивший оба эти поступка, скорое всего, и есть тот, кто убивает детей. Стефан? Да, Виржини с ним дружна и очень его любит. О-ля-ля, голова у меня, похоже, совсем уже одурела; да еще и горло болит — я предпочла бы сейчас, чтобы явилась Иветта и уложила меня в постель. Мне страшно. Если бы я хоть понимала, за что меня хотели убить. Знать, что кто-то желает твоей смерти — само по себе уже достаточно страшно; но если ты вдобавок совершенно неспособна себя защитить — это просто кошмар. Неужели он еще раз попытается отправить меня на тот свет?