Он помнил, как он, в сияющих доспехах, подошел к его отцу и сказал:

-360У меня нет мастера оружейника. Ты пойдешь со мной.

-360Нет, - тихо, но твердо ответил отец.

И ему сразу представилось, как отец одним махом сразит всех этих людей, ломающих их мир. Он знал, что в доме, в тайнике лежит меч особой работы. Ибо его отец и отец его отца, и дед его отца, и многие еще его предки были оружейниками. А отец хотел стать воином. И он был им. Выучившись делать оружие, он сбежал из дому, опоясанный только мечом собственной работы. Но однажды, еще до рождения сына, вернулся домой, спрятал свой меч и стал мастером оружейником. И сейчас он отказывался убивать, как отказался много лет назад.

- Тогда ты умрешь, - кинул он в глаза отца, поняв, что тот действительно никуда не пойдет, - у моих врагов не может быть таких мастеров оружейников.

- Убирайтесь, - проговорил отец все таким же тихим голосом.

- Нет, - дернулись губы его, - это тебе счастливой дороги... в небо!

С этими словами он вонзил кинжал в живот отца и, скривившись, провернул его. Отец согнулся, зажал рану и повалился на пол. А тот стоял над ним и криво улыбался.

И тогда он не выдержал. Он схватил напильник, что подвернулся под руку и бросился на убийцу:

- Гады! - кричал он, пытаясь дотянуться до ненавистного лица, сволочи! Я убью вас!

Но тот только смеялся и легко отмахивался от его ударов. Другие серые быстро его схватили за руки и подвели к своему начальнику:

- Что, маленький ублюдок? - проговорил тот ему, - не нравится? А хочешь, сам пойдешь ко мне оружейником?

- Убирайся! - закричал он ему в ответ, - я все равно убью тебя!

И плюнул ему в лицо.

Тот сразу переменился, ударил его рукой наотмашь и зло приказал:

- Выколоть ублюдку глаза.

Он мог потерять сознание от боли, мог даже умереть. Но он должен был отомстить за отца. И, когда мир погрузился во тьму, не помня себя от боли, он все-таки вспомнил, куда упал молот с верстака. Он помнил, где стоит убийца его отца.

- Я убью тебя! - прокричал он вырвавшись из цепких рук.

Он едва поднял молот двумя руками и обрушил его в то место, где помнил врага. Но удар его лишь смял дорогую резьбу на панцире. Могучий удар тут же отшвырнул его прочь.

- Маленький ублюдок! - прогрохотало над ним во тьме, - в рудники его! Там пусть попрыгает! Слепец!

Он смутно помнил, как его тащили за волосы, как исходя пеной, он кричал:

- Я все равно убью тебя! Я убью! Все равно!..

Горожане удивленно смотрели на слепого человека, который шел по улице словно зрячий. На слепого человека с мечом у пояса. Это было неправильно. Этого не могло быть.

Этого не должно быть.

И они расступались, сторонясь его словно проказы. Боясь жесткого его лица, плотно сжатых губ, шрамов, устремленных ко дворцу. Ремесленники забывали свою работу, купцы в лавках замолкали, прекращая торговаться, даже дети бросали играть.

Он вышел на дворцовую площадь и подошел к парадному входу дворца. Белокаменная громада. Вознесенная к небу десятками тонких башенок, затейливо украшенная резьбой по камню и лепниной.

Он не спеша поднялся по мраморным ступеням к огромным дверям. Четверо гвардейцев даже не посмотрели на него, не меняя своей застывшей стойки, они лишь перегородили ему копьями проход.

Он выбрал одного из них, и, повернув на него шрамы, четко сказал:

- Скажи ему: я пришел.

Он сказал это, тщательно выделив слова "ему" и "я", чтобы правильно поняли.

Гвардеец с красной полосой вдоль рукава рубахи, надетой поверх кольчуги, скосил на него глаза и ему стало слегка не по себе. Ему казалось, что шрамы смотрят внутрь его, и ничто от них не может укрыться.

- Пошел прочь, слепец! - сквозь зубы процедил начальник караула.

- Нет, - покачал головой человек, - я войду внутрь.

- А ну убирайся! - развернул копье в его сторону третий стражник и даже стал слегка подталкивать его острием в грудь, - здесь не подают!

Мгновенно человек оказался среди гвардейцев. Он как-то размазано скользнул вдоль направленного на него копья и вот левая его рука резким ударом сбивает шлем с гвардейца, наставившего на него копье, а правая, напряженные пальцы правой, проломив височную кость, убивают его. Не разворачиваясь, зная, чувствуя, понимая все, что творится вокруг, он ударил ногой стоявшего позади гвардейца под подбородок. Отброшенный назад, он скатился по ступеням, сломав себе шею. И начальник караула не успел даже понять, что случилось, когда копье его гвардейца подхваченное сильными руками слепого человека, пробив кольчугу, вошло ему под ребра.

Оставшийся гвардеец успел понять, что произошло. И ему стало страшно. По настоящему страшно. Страшнее, чем когда он стоял в первой шеренге под Руелем, а на них неслась тяжелая конница пирров, а в его руках были только щит и копье. Но тогда он стоял против людей, а этот человек другой. Ясно, что он колдун. И всем известно, что ни один воин ничего не сможет сделать колдуну. Он выронил копье, его колени подогнулись, и он попытался пропасть, чтобы его никто никогда не нашел.

Человек наклонился к нему, одной рукой взял за грудки, подтянул к себе и прошептал в ухо:

- Сделай, что я сказал: передай ему, что я пришел. Хорошо?

Гвардеец очень неуверенно кивнул. Рука разжалась.

Человек расправил плечи, поднял голову, и, спустя мгновение, шагнул за убравшимся гвардейцем во дворец.

Сразу же в зале за дверьми его встретили еще четверо гвардейцев, но теперь никто не ушел. А человек по-прежнему не обнажил своего меча. Лишь вопли служанки сопровождали молчаливое падение тел.

Он не пошел по самому большому коридору, он знал, чувствовал, понимал, весь огромный дворец. Легкая дрожь плит пола говорила его ногам, что от казармы сюда уже бегут гвардейцы, спеша, и в то же время, боясь: трудно бороться с колдуном. Сквозняк, холодящий его кожу, рассказывал ему, как расположены коридоры. И еще многое и многое человек знал, чувствовал, понимал о дворце и его обитателях. Он направился к узкому неприметному коридорчику, ведущему прочь из привратной залы.

Здесь даже еще ходили слуги, смутно чувствуя надвигающийся переполох, но еще спокойные. Он подошел к панели на стене, ничем не отличающейся о других, и нежно погладил стену рядом с ней. Через мгновение перед ним раскрылся темный проход.

Он шел по темным потайным переходам легко и уверенно, а память предательски воскрешала воспоминания о катакомбах рудника.

Слепой в рудниках. Слепой мальчишка в рудниках. Он должен был погибнуть, он не мог выжить. Раздавленный тяжестью камней в корзинах, которые он носил, слепой по туннелям с низкими потолками, истерзанный плетью надсмотрщиков, которые должны были жестокостью платить за возможную свою свободу. Умереть от голода. Но он выжил. Может быть, ему повезло. С первых дней Кар оберегал его. Сильный мужчина, воин. Восемь лет проживший в рудниках.

Два раза бежавший и чуть было не убитый. За каждый побег Кара переводили на все более тяжелую работу. Он жил. Сильный человек. А, может быть, мальчишка и сам прошел этот путь. Его гнал долг, заставлял его жить. А он не мог даже плакать. Только выть у него получалось иногда.

С этих рудников не было пути: они были отрезаны с одной стороны морем, а с другой неодолимыми горами.

И он привык прятать голову, чтобы не задевать о камень. Он не мог видеть низкого потолка. А потом привык.

Он выучил всех, кто работал. Стиль каждого. Идя к забою, он знал каждый выступ, каждую неровность потолка, стен, он знал, что получается после выработки каждого узника. Он научился ногами чувствовать шаги другого человека. А руками на ощупь различать породы.

И однажды он ощутил дрожь камня, которая не была эхом чьих-то шагов или выработки. Он услышал, что где-то рядом с забоем проходит подземная река. Он понял, что пришло его время.

Он попросился в забой. Надсмотрщик, а вслед за ним и мастер выработки еще долго смеялись над просьбой слепого о переводе в рудокопы. Но он был упорен и настоял на своем.