— Попадетесь мне!

Пока ребята идут по поселку и, сознавая всю важность момента, сохраняют решительный и в то же время равнодушный вид; пока Федя краснеет от напряжения, силясь держать ружье так, чтобы оно прикладом не задевало за щиколотку; пока на остроносеньком лице Паши нет-нет, да появится загадочная улыбка; пока Боря то и дело сбивается с чеканного строевого шага, каким, по уверению Паши, надлежало пройти по улице; пока Женя, спокойный и подтянутый, мечтательно вглядывается вперед, в будущее, а Наташа с горделивым видом взирает на монгонских мальчишек, — пока они идут таким образом по поселку, нужно познакомить читателя с новым членом экспедиции. В самом деле, давайте познакомимся с Сергеем Егорычем, возглавляющим шествие, с тем «дедушкой», к которому побежали ребята, когда, казалось, план похода в падь Золотую рухнул.

Ребята его так и звали: «дедушка». Работал он лесником и, как обычно, лесники, очень редко бывал дома. Его избушка стояла на краю нашей улицы, и частенько случалось, что неделю и больше не поднимался из ее трубы дымок. Это значило, что дедушка на работе, в лесу.

Ничем особенным дедушка не выделялся среди жителей поселка. Правда, было известно, что он хороший лесник, но в Монгоне было немало и других знаменитых людей. Машинист-пятисотник Володя, токарь-скоростник Елисеев, путевой обходчик Воробьев… По сравнению с ними дедушка даже проигрывал. Многие были награждены орденами и медалями за большие дела и героические подвиги. Ничего такого, видимо, не пришлось на долю дедушки. Кроме значка «Отличник социалистического соревнования», ничего не красовалось на его выходном костюме, в котором он появлялся в клубе по торжественным дням. Когда же ребята приставали к дедушке с вопросом о том, что он совершил великого — как можно прожить семьдесят лет и не совершить ничего замечательного? — дедушка, посасывая трубку и чуть склонив голову, словно припоминая, отвечал:

— Да… жил я, герои, можно сказать, ничего, обыкновенно. Воевать приходилось и в империалистическую, и в гражданскую. Партизанил. Работал, как положено трудящемуся советскому человеку и коммунисту. А вот великого ничего сделать и не пришлось. Все самое что ни на есть обыкновенное.

При этом дедушка смущенно шевелил усами, и ребятам было немножко жаль его.

Многие даже считали дедушку человеком угрюмым, странным. В самом деле, что-то особенное, можно сказать «таежное», было в его внешности. Странной, неповторимой была у него и походка. Ходил он неторопливо, но так, что, казалось, он все время к чему-то подкрадывается: голова слегка втянута в плечи, спина ссутулена, и все в нем насторожено и собрано — слух, зрение, руки. Ступал он совершенно бесшумно, так, что иные даже пугались. Должно быть, поэтому дедушка привык легонько покашливать, когда ему приходилось обгонять кого-нибудь. Смотрел он почти всегда в землю. Лицо хмурое и так загорело, что кажется бронзовым. Глубокие и резкие морщины делали его даже суровым. Усы — седые, подстриженные, с коричневым оттенком от табачного дыма и такие колючие и редкие, точно ершик. Удивительное было у них свойство: раздумывая, дедушка имел привычку жевать губами, отчего усы шевелились то сердито, то смущенно или насмешливо — в зависимости от настроения дедушки.

И все же, несмотря ни на что, дедушка был самый популярный человек у мальчишек нашей улицы.

Любовь ребят к дедушке объяснялась не тем, что он вовсе не так суров, каким казался с виду. Не тем, что, не имея собственных внучат, он как бы взял шефство над всеми ребятами улицы: ходил на родительские собрания, справлялся в школе об успехах своих «героев» и нередко выступал их защитником перед родителями.

Хотя все это имело значение, но основная причина популярности дедушки была в другом.

Не знаю, ребята, как у вас, но у нас в Монгоне каждый мальчишка мечтает о том чудесном дне, когда ему исполнится наконец четырнадцать лет. В этот день в славные ряды забайкальских охотников встает маленький, но, как равный к равным, новый охотник. В первый раз он открыто и гордо со своим ружьем идет на промысел. Ему уже рады и уступают место у таежного костра. К его словам прислушиваются. Прощаясь, ему подает руку старик бородач.

Мечта о настоящем собственном ружье появляется задолго до положенного срока. И вместе с нею возникает масса серьезных вопросов и забот. Какое ружье просить отца купить: ижевку или тульское, курковку или бескурковку, двенадцатого или шестнадцатого калибра? Какое ружье лучше в лесу, какое в поле? Какая дробь нужна на гуся, какая на уток? Как подойти на току к глухарю, подкараулить косача, подманить на манок рябчика? Правда ли, что если у ружья «потерялся рон», то его нужно промыть настоем ургуя — забайкальского подснежника?

Вопросов много, вопросы важные, и тут для консультации не любой охотник годится. Не годен тот, кто стреляет в первую попавшуюся птичку и в пустые бутылки. Нет веры тому, кто два выстрела подряд промазал. Интереснее послушать бабушкины сказки, чем хвастливые рассказы. Есть такие охотники, что рады всю ночь расписывать свои «успехи», а с охоты стараются прошмыгнуть незамеченными — пустой ягдташ в кармане…

Тут нужен и охотник хороший, и человек особенный. Ведь идут к нему с серьезными вопросами, и он должен отнестись к ним со всей серьезностью. Он может подумать — да, подумать. На совсем глупый вопрос имеет право рассердиться и поворчать. Но если только появится презрительная усмешка — всё! Ни один мальчишка больше к нему не придет.

Особенный, лучший охотник тут нужен и особенный, лучший человек.

Таким человеком и охотником был для наших ребята дедушка. В Монгоне не было ему равных.

Правда, одно время между ребятами и дедушкой чуть-чуть не пробежала, как говорится, черная кошка. Натура охотника едва не взяла верх. Дедушка с самым серьезным видом вдруг принялся утверждать, что никакой зверь никогда не нападет на человека первым. Никакой! Даже медведь!

Ребят так поразило это неслыханное утверждение, что они молча вышли от дедушки. А через час принесли бесчисленные вырезки из газет, в которых приводились примеры, утверждающие как раз обратное. Дедушка внимательно перечитал их, зачем-то переписал фамилии всех пастухов, путевых обходчиков, бригадиров, подвергавшихся нападению, и сказал только одно слово: «Ладно». С тех пор дедушка при таких разговорах отмалчивался. Видимо, его «ладно» означало: «Виноват. Немного подзалил».

Почему Сергей Егорыч согласился идти с ребятами в падь Золотую? Ведь он собирался куда-то ехать. На этот вопрос, конечно, легко ответить. Кто же откажется от поисков Золотой пади! Пади, где прямо на земле лежат трехфунтовые куски золота, а самый лучший уголь выходит на поверхность! Пади, которую так просят найти ее славные первооткрыватели, партизаны-герои. Разве найдется хоть один человек, который, прочитав их дневник, остался бы равнодушным к судьбе сказочной пади и ради нее не пожертвовал бы отпуском? Конечно, нет!

Так и получилось. Дедушка, что называется, «загорелся». Он предложил не затягивать сборы и выйти уже через два дня. Такой срок как нельзя лучше устраивал ребят. Хотя Федя разведал, что Алик действительно купил билет и уехал на поезде, ребята подозревали, что уехал он неспроста. На подозрение наводил багаж Алика, с которым он садился в вагон, — небольшой, но тяжелый сверток цилиндрической формы, обернутый в палаточную материю. У Феди сразу мелькнула мысль, что в свертке лежит разобранное ружье с патронами. Заглянув через окно в комнату Алика, Федя действительно обнаружил, что ружье и патронташ, всегда висевшие над кроватью, исчезли.

Угроза Алика, что он опередит наших ребят и сам откроет падь Золотую, взломанный сундук, неожиданный отъезд Алика, странной формы его багаж — все это не могло не насторожить.

Но эта тревога скоро была заглушена кипучей подготовкой к походу. От ребят не отставал и дедушка. Он первым делом поспешил к родителям и без всяких трудностей разрешил самый страшный для ребят вопрос. Поговорив с дедушкой, родители сразу согласились отпустить их в поход. Правда, пропали прежние труды — все повернулось по-новому, — но зато дело пошло быстро и дружно.