Удивлению Дау не было границ, когда он узнал, что один академик очень огорчился, когда его лишили телохранителя. Оказывается, сей учёный муж был не дурак выпить и всегда приглашал парня к столу: одному пить скучно. А теперь его лишили хорошего компаньона и некого было послать за водкой.

– Каждому своё, — прокомментировал это сообщение Дау.

В воскресенье, 7 января 1962 года была страшная гололедица. Накануне шёл дождь, к утру подморозило, и весь город превратился в сплошной каток.

Часов около десяти утра к двери Ландау подъехала «Волга», за рулем физик — Владимир Судаков, с ним его жена Вера. Дау собрался в Дубну, ему надо было встретиться с друзьями. Но главная причина поездки заключалась в том, что ему хотелось поговорить с Семёном Герштейном, от которого ушла жена и который очень тяжело переживал всё это. Я пришла минут через десять после того, как Дау уехал, и сказала Коре, что еле добралась до их дома: всё покрыто льдом. Дау мог этого не заметить, но вот почему водитель не отменил поездку — непонятно.

На Дмитровском шоссе машина Судакова начала обгонять стоявший на остановке автобус. Навстречу шёл грузовик. Судаков испугался и резко затормозил. Машину крутануло, потеряв управление, она завертелась на льду, как хоккейная шайба. Грузовик ударил намертво, коротким, страшной силы ударом, и весь этот удар пришёлся на Дау, прижатого силой инерции к стеклу.

«Когда кончилось это безумное скольжение, — рассказывала впоследствии Вера Судакова, — я подумала: слава Богу, обошлось, и в эту секунду на меня упал Дау».

Начало Дмитровского шоссе. Столкнувшиеся машины. Из виска и уха мертвенно-бледного пассажира «Волги» сочится кровь. Скорая прибыла к месту аварии через несколько минут. Врач с ужасом увидел, что человек из толпы прикладывает к голове раненого снег.

В 11.10 пострадавший доставлен в 50-ю больницу Тимирязевского района Москвы. Он был без признаков жизни. Первая запись в истории болезни: «Множественные ушибы мозга, ушибленно-рваная рана в лобно-височной области, перелом свода и основания черепа, сдавлена грудная клетка, повреждено лёгкое, сломано семь рёбер, перелом таза. Шок».

Первый консилиум состоялся в четыре часа дня, собрались светила столичной медицины. Они сделали всё, что могли. Но для того чтобы вытащить больного с того света, нужен был врач, наделённый особым талантом, врач милостью Божьей. Именно таким и был нейрохирург Сергей Николаевич Фёдоров. Первые дни он вообще не отходил от Ландау ни днём ни ночью, и в том, что раненый не умер в эти часы, заслуга Сергея Николаевича.

«Такие больные только с переломами рёбер погибают в 90% случаев от того, что им невыносимо больно дышать, они не могут дышать», — сказал Фёдоров.

Начались осложнения, одно другого страшнее. На третьи сутки — перебои сердца. Затем — травматический парез (неполный паралич) кишечника и анурия. А в пять утра 12 января — остановка дыхания. Вечером Николай Евгеньевич Алексеевский рассказал мне, как физики где-то нашли дыхательную машину, на плечах вынесли её на улицу, остановили какую-то трёхтонку и привезли в 50-ю больницу. Больной снова был спасён. Смерть отступила. Но в день рождения Дау, 22 января, начался отёк мозга. Лекарство нашли в Англии. Капица дал телеграмму своему старому приятелю по Кембриджу, Патрику Блеккету, которого не оказалось в Лондоне, но содержание телеграммы было таково, что её передали другому физику, Джону Дугласу Кокрофту. Сэр Кокрофт раздобыл необходимое лекарство, но он опаздывал к вылету рейсового самолёта Лондон–Москва. Тогда сэр Кокрофт позвонил начальнику аэропорта Хитроу, объяснил ситуацию, и рейсовый самолет «British Airways» задержали на два часа.

Сэр Кокрофт вручил лётчику пакет с лаконичной надписью — «Для Ландау», и через несколько минут самолёт взмыл вверх. В Шереметьево его уже ждал дежурный физик.

Совсем немного времени прошло с тех пор, как дружеские руки на английской земле вручили лётчику заветную посылку. Можно сказать с полной ответственностью — быстрее действовать было нельзя.

Дежурный физик, получив лекарство, гнал свою машину что было мочи, запыхавшись влетел в вестибюль — и вот драгоценная ампула в руках хирурга. Сергей Николаевич сказал только два слова:

– Молодцы англичане!

Кризис миновал, это лекарство действительно пришло вовремя: опоздай оно на час-другой, было бы поздно.

В каком напряжении находились и врачи, и физики, когда разыгрывались все эти события!

В эти первые после аварии дни я жила у Коры: нельзя было оставить её и Гарика. Беспрерывно звонил телефон, чаще всего это были иностранные корреспонденты, которым очень трудно было раздобыть какую-нибудь информацию, потому что наша пресса никаких сообщений об аварии не давала. Я и сейчас не могу понять, почему был наложен строжайший запрет на публикацию каких бы то ни было сообщений о Ландау. Когда я принесла в «Огонёк» заметку о героических усилиях врачей, спасавших Дау, завредакцией ходил с нею по всем кабинетам, а потом огорчённо сказал: «О Ландау запрещено давать сообщения. Чёрт знает что!». Я зашла со своей заметкой к ответственному секретарю редакции, Генриху Боровику, но и он был бессилен против цензуры.

Неудивительно, что иностранные корреспонденты с утра до ночи звонили на квартиру Ландау, хуже всего было, когда они звонили среди ночи. В конце концов я стала ставить телефонный аппарат в стенной шкаф, там он по крайней мере не будил Гарика и Кору.

Жуткое это было время: смерть всё ещё стояла у постели Дау…

С того часа, когда по Москве разнеслась весть об аварии, физики начали собираться в 50-й больнице. Выходивших из отделения врачей встречали настороженными взглядами: «Жив?». Страх, что вот-вот случится то, о чём они боялись говорить, держал их в больнице. Наступила ночь. Никто не уходил. Пришлось дать им комнату рядом с кабинетом главного врача. Так возник знаменитый Физический штаб. В книге дежурств штаба 87 фамилий! Ученики Дау и ученики его учеников превратились в шофёров, диспетчеров, переводчиков, курьеров. Они работали безупречно, избавив врачей от организационных дел. Штаб имел свой телефон и работал круглосуточно.

«Физики проявили такое мужество, преданность и благородство, что мы, врачи, почувствовали к ним большое уважение. Я впервые в жизни увидел такое огромное количество людей, движимых единым порывом, готовых на всё ради спасения своего коллеги», — сказал профессор Валентин Александрович Поляков, один из главных участников этой героической эпопеи — спасения Льва Ландау в первые дни после аварии.

Медики тоже проявили героизм, не дав ему умереть, они тоже сделали всё, что могли, вызвав всеобщее восхищение. Это был подвиг.

Кора впервые приехала в 50-ю больницу 22 февраля, я тоже в этот день увидела его впервые после аварии. 195 палата залита солнцем. Медсёстры в невероятном возбуждении:

– Он смотрит!

Это было страшно. Голова бритая, тёмно-жёлтая, цвета глины, и очень маленькая, высохшая. Он весь опутан какими-то трубками, проводами, рот полураскрыт и часто-часто глотает слюну.

Но когда мы подошли и Кора с ним заговорила, в глазах его что-то мелькнуло, какие-то проблески мысли.

– Это Майка. Ты её узнаешь?

Он кивнул.

– А меня узнаёшь?

Снова кивнул.

Что тут началось! Медсёстры бросились обнимать Кору, она плакала, поднялся шум, влетел врач.

– Сергей Николаевич, он пришёл в себя. Он кивает!

Дау был без сознания полтора месяца! Потом так быстро пошло выздоровление, мне каждый раз приходилось записывать что-то новое. Первое слово — «Спасибо!» — 8 апреля. Говорить начал 14 апреля. 3 мая: «У меня есть сын. Гарик. Пусть он придёт».

К этому времени его перевели в Институт нейрохирургии. И тут едва живого пациента заразили инфекционной желтухой. И это сразу остановило его стремительное выздоровление. Больного словно зациклило. Тогда многие говорили: не будь этой желтухи, он бы полностью выздоровел. Так это или нет — я не берусь судить. Но в том, что это тяжелейшее инфекционное заболевание остановило процесс выздоровления, не сомневаюсь. Это происходило у меня на глазах.