1 апреля 1968 года Лев Давидович Ландау умер в академической больнице. Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве, на могиле его стоит прекрасное надгробие работы Эрнеста Неизвестного. Рядом покоится прах его жены, пережившей Дау на шестнадцать лет.

Дау умел просто и доходчиво объяснить молодым, что главное, а что не имеет большого значения, как важно ясно видеть цель, не отклоняться от неё и не давать себе поблажек. Надо сказать, что все эти беседы были не нудными нотациями, а ответами на вопросы, причём, если субъект средних лет задавал такой вопрос, Дау вежливо уклонялся от ответа. С умудрёнными опытом мужами были другие разговоры, не менее интересные. Но то ли дело — молодая аудитория, перед ними Дау открывал душу, им излагал свою любимую теорию — как надо жить:

– Каждый имеет достаточно сил, чтобы достойно прожить жизнь. А все эти разговоры о том, какое сейчас трудное время, это хитроумный способ оправдать своё бездействие, лень и разные унылости. Работать надо, а там, глядишь, и времена изменятся.

Самое поразительное, что эти слова не только не утратили значения, но стали ещё более актуальными в наши дни. Дау никогда не забывал, как трудно ему было выйти из состояния унылости и апатии в переходном возрасте, оттого так много времени уделял воспитанию молодежи.

Многие из его бывших учеников впоследствии написали воспоминания об учителе, где в каждой строчке — преклонение перед гением. В 1988 году, к восьмидесятилетию со дня рождения Ландау, издательство «Наука» выпустило книгу воспоминаний о нём. Самое поразительное, что все без исключения авторы, обладающие разными стилями, находят необыкновенные, изумительные слова, едва они приступают к описанию своих встреч с Львом Давидовичем или каких-то эпизодов из его жизни. К счастью, эти воспоминания, по-видимому, не подвергались беспардонной редактуре, как это часто случается с подобными изданиями, в результате чего книга превращается в сплошную серость. А в «Воспоминаниях о Ландау» что ни статья — откровение. И, повторяю, они прекрасно написаны, по ним действительно можно составить впечатление об этом необыкновенном человеке. Вот несколько примеров. Свои заметки академик Лев Петрович Горьков начинает словами:

«Дау был очень тощ. Он влетал к нам в комнату, складывался в кресле, скрутив ноги винтом, потирая руки характерным угловатом жестом — широко растопырив локти, и начинал какой-либо оживлённый разговор. Эти моменты мы очень любили (мы — это трое: И. Е. Дзялошинский, Л. П. Питаевский и я, в то время самые молодые сотрудники теоретического отдела института Физических проблем). «…· Дау часто говорил, что 90% работ, публикуемых в том же «Physical Review», относится к разряду «тихой патологии», соответственно их авторы классифицировались как «патологи». Это был вполне мирный рабочий термин, так как под определением подразумевалось только, что автор чужих результатов не присваивает, своих не имеет, но лженаукой не занимается, а тихо и ненужно ковыряется в своей области. Был, правда, ещё «бред» или «бредятина». Но что вызывало у Дау раздражение — это псевдоучёные труды, когда пустая суть дела пряталась за ненужной математикой, тяжеловесными фразами. И уж прямую ненависть вызывали агрессивная претензия на научные результаты, самореклама («эксгибиционизм!» — кричал он) и, конечно, научный обман. В этих случаях речь Дау длилась долго и всегда кончалась примитивной просьбой к нам «не позорить его седин!».

Честно говоря, я до сих пор не понимаю причин его интереса к нам, разумеется не только к нам троим. Скорее всего, это было выражение жизнелюбия Дау. Кроме того, он был великий классификатор и коллекционер характеров. Разговаривать с людьми и отмечать их слабости, сложности, сильные стороны — это занятие было для него такой же насущной потребностью, как и наука. «…· В большинстве случаев Дау всем благородно позволял себя теребить, хотя и был всегда настороже. Когда же ему надоедало, он вставал, говорил: «С ума сошёл, домой пошёл!» — и уходил.

Сказанное подтверждается членом-корреспондентом АН Евгением Львовичем Фейнбергом в его воспоминаниях о том, как для неформального разговора о физике в 1940–1941 годах собиралась группа Ландау и группа Тамма: «Я уже хорошо понимал, что такое Ландау как физик. Но прошло ещё много лет, прежде чем я стал способен обсуждать с ним физику наедине, говорить о своей работе без паники, хотя всегда с тревогой, и отстаивать свою точку зрения. В то время у нас, да и за рубежом, появлялось немало статей по теоретической физике, которые не содержали никаких новых результатов. Дау не переносил этого, потому что он был человеком дела. Пусть результат будет небольшим, но он должен быть новым и надёжным. Здесь играло роль и то, что, по-моему, Дау считал себя лично ответственным за состояние теоретической физики в нашей стране».

Ландау и в самом деле так считал. Иначе и быть не могло, потому что именно он являлся создателем советской теоретической физики. Надо ещё раз повторить, что Ландау уделял очень много времени начинающим научным работникам. Член-корреспондент Академии наук Иосиф Соломонович Шапиро на всю жизнь запомнил свой первый телефонный разговор с ним: «Л.Д. был исключительно доступен для контактов. Создавалось впечатление, что он никогда не был занят. Когда я в первый раз позвонил ему, то ожидал стандартного ответа: «Ох-ох, эта неделя у меня очень загружена, попробуйте позвонить после 15-го». Вместо этого я услышал: «А, очень хорошо. Вы сейчас могли бы приехать? Где вы находитесь?» Неподдельный интерес к содержательным физическим результатам, высокая компетентность, способность быстро схватывать суть дела и готовность к конкретному, конструктивному обсуждению — вот что притягивало физиков к Ландау, несмотря на свойственную ему категоричность суждений, высказываемых в резкой, подчас бестактной форме. Но было из-за чего выслушивать не очень-то приятные реплики вроде: «Не выйдет, товарищ Шапиро!» или: «У вас в голове полный кабак!», а то и ещё чего посильнее».

Физики, близко знавшие Ландау, испытывали к нему любовь и восхищение. Но среди учёной братии встречались и такие, которые ненавидели Дау лютой ненавистью. Однажды я сняла дачу у милой интеллигентной старушки. Она была вдова профессора и держалась с достоинством. Заметив в книжном шкафу тома Курса теоретической физики, я ей сказала, что автор этих книг — мой близкий родственник.

– Бандит Ландау ваш родственник?! Это злой гений нашей семьи! Он занял место, которое по праву должен был занять мой муж, русский профессор С. Нам с вами больше не о чем разговаривать!

Её словно подменили. Это была фурия с визгливым, верещащим голосом. Чтобы не проходить мимо этого чудовища, мы с внуком лазили через окошко, а через неделю сбежали оттуда совсем.

Правда, мне ни разу в жизни больше не приходилось встречать подобного отношения к Дау.