Флетчер говорил таким искренним и проникновенным голосом, а в его словах звучала такая глубина чувства, что у Эзры не осталось сомнений в правильности принятого им решения.

— Вам нужно спешить, Айронс, я и так задержал Вас слишком долго.

— У меня прекрасная лошадь, Эзра. Не беспокойтесь, — сказал Айронс, и, уже выйдя в коридор, обернувшись, добавил:

— Пожалуйста, захлопните дверь перед уходом.

— Да, да, конечно, — прошептал Эзра вслед.

Оставшись один, Эзра застегнул сюртук и собрался уходить. Разговор отнял у него очень много сил. Два совершенно несовместимых желания теснились в его душе: первое — соединить лейтенанта с миссис Эшли, которая сейчас была одинаково недоступна для них обоих, и второе, пожалуй, не менее сильное, исключить Айронса навсегда из их маленького общества, разрушить треугольник, который они сами создали.

Эзра вышел в коридор, тяжело опираясь на, палку, с которой он теперь не расставался, и захлопнул за собой дверь. Страшная тоска охватила его. Что ж, у него не оставалось выбора. Если он действительно любил Веру, он должен был дать ей возможность продолжить жизненный путь с человеком более молодым и надежным, чем он сам.

Внизу еще раздавались шаги Флетчера, и Эзра попробовал его догнать, но очень скоро понял безнадежность своей попытки. И он вдруг ясно осознал, что эта зима была его последней зимой.

В гостиной Веры Эшли собралось изысканное дамское общество. Это был кружок патриотически настроенных женщин, которые встречались, чтобы обсудить свои проблемы, занимаясь рукоделием.

Дамы мастерили аппликацию, сюжет которой был посвящен трагическим событиям в Бостоне, так называемому «Бостонскому избиению», годовщину которого они собирались отметить сегодня.

Картина представляла собой нечто похожее на лоскутное одеяло. Ее складывали из разноцветных лоскутов и сшивали их вместе. Для работы стулья в гостиной были расставлены по периметру квадрата, а полотнище было расстелено посередине.

— Ну, что ж, сударыни, пожалуй, мы можем начинать. Наша хозяйка пока занята, — властным голосом произнесла Констанция Винтер, самый почетный и уважаемый член кружка.

Черты ее лица были несколько угловатыми, а взгляд острым и проницательным. Но стоило Констанции улыбнуться, и лицо ее изменялось, как по велению волшебной палочки.

С тех пор как миссис Винтер овдовела, она одевалась в черное, делая исключение только для белого чепца, прикрывающего седеющие волосы, и желтой шали, наброшенной на плечи.

Дамы с шумом расселись, и Констанция театрально наклонилась вперед и взяла незаконченный край полотнища. Все последовали ее примеру, правда, их движения были более сдержанны. Под руководством Констанции прочитали короткую молитву:

«Господь наш Иисус!

Благослови наше молодое дело, и пути-стежки наши будут так же прямы и безупречны, как и наши мужчины при выполнении своего долга.

Благодарю тебя, великий Господь!

Аминь».

Затем наступила тишина, вскоре прерванная шуршанием ткани, звяканьем ножниц, иголок и наперстков. Все принялись за работу. Из кухни доносились аппетитные запахи — это Элизабет пекла печенье к чаю. Плакал малыш.

— Бедная Рэйчел, — прервала общее молчание одна из женщин, сама недавно ставшая матерью, — ее ребенок не дает ей ни минуты покоя. Похоже, что у него колики.

— Ну, конечно, — поддержала ее соседка, — я уже посоветовала миссис Ривер, что нужно делать. Но она не обратила никакого внимания на мои слова. У нее все эти новомодные средства на уме.

— Ну, это еще неизвестно. Может быть, Ваше средство просто не помогло. Отвар из одуванчиков — вот что нужно.

Констанция, сидящая около верхней части полотнища, кивнула головой и улыбнулась. Она посмотрела на младшую дочь Поля Ривера, сидящую рядом, чтобы узнать ее мнение по этому важному вопросу, но девушка так увлеклась шитьем, что ничего не замечала. В этот момент в комнату вошла румяная темноволосая Рэйчел Ривер. Она держала своего сына на плече и осторожно массировала ему спинку правой рукой.

— Только отвар из одуванчиков, — продолжала настаивать сторонница традиционных методов лечения.

Миссис Ривер молча улыбнулась и тихо опустилась на свое место, нашептывая что-то своему малышу.

Свободными оставались только два стула — для Веры Эшли и для Элизабет. Евгения, невестка Констанции, взглянула на пустующее место хозяйки дома и скривила губы. Она всегда была не в восторге от этой женщины, что бы там о ней ни говорили. Теперь у нее появились законные основания не только для того, чтобы ее недолюбливать, но и для того, чтобы сказать об этом во всеуслышание.

— Я очень удивлена тем, что миссис Эшли продолжает вести занятия нашего кружка у себя дома после того, что слышала о ней, — с видом заговорщицы произнесла тихо Евгения и замолчала, ожидая, какой будет реакция слушательниц.

Первой откликнулась Рэйчел.

— А в чем, собственно, дело? — спросила она спокойно, не забывая поглаживать ребенка.

— Даже не знаю, как сказать, — продолжала Евгения, не отводя глаз от иголки и не переставая шить. — Я слышала… — Она перешла на шепот, и все дамы склонились к ней, даже Констанция, чей орлиный нос от любопытства заострился еще больше. — Я слышала, что ее провожал домой английский полковник. Это было поздней ночью.

Реакция на это сенсационное сообщение была очень бурной. Все заговорили одновременно. Раздались возгласы удивления, возмущения, недоверия, но все сошлись на том, что непременно хотели узнать, когда это произошло.

— Это было несколько недель тому назад, — с торжеством заявила молодая миссис Винтер.

— Какая гадость! Это надо же — приходит на наши собрания и водится с этим…

— Вы думаете, она перебежчица?

— Если не что-нибудь похуже, милочка. Рэйчел решила, что выслушала достаточно мнений, и прервала поток упреков в адрес Веры Эшли.

— Это был совсем не полковник, — спокойно сказала она, — это был лейтенант.

Рэйчел с удовлетворением наблюдала, как Евгения сконфуженно замолчала. Она ненавидела сплетни, особенно такие, которые могли загубить чью-то безупречную репутацию навсегда.

— Я с удовольствием сообщаю Вам, что Ваши страхи насчет предательства Веры Эшли не имеют никаких оснований.

Рэйчел прервала свою страстную речь, чтобы поцеловать сына в розовую щечку, и продолжала:

— Миссис Эшли передала моему мужу очень важную информацию. Он уже располагал некоторыми данными, и сообщение Веры было ему очень полезно. Но, милые дамы, все, что я Вам сказала, не должно выйти за пределы этой комнаты.

Меня не интересуют обстоятельства ее знакомства с лейтенантом, важно то, что она смогла извлечь из него пользу для нашего общего дела. И я прошу Вас прекратить оскорбления в адрес миссис Эшли. Во-первых, она — наша хозяйка, во-вторых, их совсем не заслужила.

Закончив речь в защиту миссис Эшли, Рэйчел стала покачивать своего заснувшего сына. Она стояла с ребенком на руках у открытого окна гостиной. Солнечные лучи скользнули по его личику, и теплый весенний воздух струился вокруг него.

Элизабет стояла в коридоре под лестницей в полном смятении и смотрела перед собой ничего не видящими глазами. Она только что услышала окончание разговора в гостиной и пришла в ужас. Щеки ее побледнели, губы задрожали, а глаза наполнились слезами. Ее поразило, как эти дамы могли так оскорбительно говорить о ее хозяйке.

Элизабет поспешила на кухню, где миссис Эшли вытирала остатки пролитого после кормления малыша молока. Смущение Элизабет не укрылось от Веры.

— Что случилось, Элизабет?

— Ничего, мэм, — ответила девушка неуверенно и фальшиво.

Она посмотрела на хозяйку. Выражение лица миссис Эшли показалось Элизабет виноватым, и она, сама того не желая, хихикнула.

— Нам надо спешить, Элизабет, наши гостьи нас ждут, — сказала Вера и направилась в гостиную.

Элизабет, поджав губы, последовала за ней. Дамы сидели вокруг разноцветного полотнища, которое стелилось от одного подола к другому, и продолжали шитье. Но их позы и взгляды, которыми они встретили входящую миссис Эшли, показались Элизабет неестественными и смущенными.