Дьери изумленно поглядел на Александра.

– Какая еще Жаклина?

– Блондиночка, которая бинты подавала.

– А-а, – сказал Дьери, – а я и не заметил.

– Он, видите ли, не заметил! – взорвался Александр, воздев к небесам свои волосатые лапищи. – Нет, ты понимаешь, Майа, не заметил? А ты-то хоть, Майа, заметил? Как она на твой вкус?

– Недурна. Только насчет бюста слабовато.

– Вот уж без чего обойдусь, – сказал, стараясь быть беспристрастным, Александр, – мне бюст ни к чему.

Оба расхохотались. Потом одновременно закинули головы и посмотрели на небо, потому что как раз над ними пролетал канадский истребитель. Он был один с светлом полуденном небе и без помех кружил над берегом.

У ворот санатория Дьери остановился, кинул взгляд на свою забинтованную руку.

– Одно дело сделано, – удовлетворенно сказал он.

Потом повернулся к своим спутникам:

– Простите, ребята. Но мне надо идти. Должен кое с кем повидаться. Тороплюсь.

И ушел, не дожидаясь ответа. Александр уперся кулаками в бедра.

– Нет, это уж слишком! Вот уж действительно тип, готов всем глотку переесть, только бы…

– Не разоряйся, – сказал Майа, – я с тобой вполне согласен.

– А главное, это бревно чертово ухитрилось не заметить блондиночку!

– Потому что скупердяй!

– Что? – сказал Александр, удивленно подняв свои толстые брови. – Скупердяй? Какое же это имеет отношение?

– Разве ты сам не замечал, что обычно скупердяи бывают равнодушны к женщинам?

– Говори, говори еще, – сказал Александр. – Ты даже не представляешь, до чего полезно слушать твою чушь собачью.

Они захохотали, потом сделали несколько шагов в молчании. На солнце было тепло, приятно. Гравий скрипел у них под ногами.

– Александр, сегодня я пойду в Брэй-Дюн.

– А-а! – сказал Александр.

– Попытаюсь сесть на корабль.

– А-а!

Майа ждал взрыва, но ничего, кроме этого «а-а!» и молчания, не дождался.

– Если ты так говоришь, значит, ты все хорошо обдумал.

– Да.

– Ладно. Помогу тебе собрать вещи.

– Спасибо. Я вещей не возьму. Только сигареты.

И после этих слов тоже не последовало взрыва. Александр лишь головой покачал и улыбнулся.

– Скажешь о моем отъезде нашим. Я не желаю прощальных сцен.

– Пьерсон расстроится.

– Ничего не поделаешь.

– Ладно. Скажу ему.

И Александр добавил, слабо улыбнувшись:

– Хоть одну новость я узнаю раньше, чем он.

– Ну, привет, старик.

– Ты прямо сейчас и уходишь?

– Да.

– Не зайдешь в фургон за сигаретами?

– Они при мне. Я их еще тогда взял.

– Когда тогда?

– Еще до того, как Дьери ранило.

– Разреши спросить, когда же ты надумал?

– Когда Дьери заговорил о миллионах.

– Тоже еще со своими миллионами!

– Он хоть верит во что-то.

– Ерунду порешь, друг, – сказал Александр, но без обычной убежденности в голосе, скорее потому он это сказал, что такого ответа от него ждали.

– Да, дурачок, ерунду!

Но и эта фраза прозвучала фальшиво. Фальшиво до боли. Несколько шагов они прошли в молчании.

– Ну, привет, старик.

– Привет, Александр, желаю тебе удачи.

– Мне-то что уж! – сказал Александр.

Он поднес к губам указательный палец и, покусывая ноготь, стал смотреть вслед уходившему Майа.

По правую от себя руку, между двумя разбомбленными домами, Майа заметил в загоне дохлую лошадь с неестественно раздутым брюхом. Она валялась, задрав к небу все четыре копыта. В нескольких метрах от нее неподвижно стояли еще две лошади. Одна из них была ранена чуть пониже холки. А вторая держалась рядом, тесно прижавшись к ней боком, и время от времени лизала открытую рану. Вдруг раненая лошадь задрала морду, словно собиралась заржать. Она широко раскрыла рот, но никакого звука не последовало. Потом несколько раз помотала головой, и Майа уловил на мгновение взгляд ее кротких и грустных глаз, обращенных к нему. Потом раненая лошадь снова задрала голову, отступила на шаг, положила морду на холку подруги и закрыла глаза. Так она простояла несколько секунд, и во всей ее позе чувствовалась непостижимая усталость и кротость. Ее задние ноги все время дрожали.

Майа свернул с шоссе, пересек железнодорожные пути и взял влево. И очутился на главной улице Брэй-Дюна, вернее там, где была прежде главная улица, что вела к морю. По улице валил нескончаемый поток людей в форме хаки – англичане и французы вперемежку. Без оружия, зато каждый волочил огромный вещевой мешок. Кто за плечами, кто у пояса. Толпа забила тротуары, затопила шоссе. Так как навстречу тоже шли небольшими группками солдаты, то получалась толчея, внезапно создавались пробки, потом снова толпа начинала медленно течь вперед. Все были грязные, пыльные, щеки ввалились от усталости, и пот оставлял на лицах широкие потеки. Продвигались они очень медленно, с внезапными остановками и утомительными паузами. При каждой заминке задние со всего размаху натыкались на передних. Слышалась ругань, грубая перебранка, споры. От высокого неба еще блаженно веяло морскими купаниями, каникулами, прекрасными летними днями с их ленивой истомой.

Толпа снова двинулась вперед, и тут Майа заметил рядом с собой невысокого пехотного майора. Он был без кепи, и солнечные блики играли на его седых волосах. Он загорел дочерна, носил маленькие усики, а на груди его в два ряда расположился целый иконостас, но ленточки так выгорели, что потеряли первоначальный цвет.

Снова остановка. Солдаты топтались на месте, потом вдруг повалили все разом и снова остановились. Майа ткнулся носом в каску идущего впереди солдата. Справа от себя он услышал резкий голос:

– Нельзя ли быть повнимательнее!

Оказалось, это говорит седовласый низенький майор. Слова были адресованы верзиле артиллеристу, к поясу которого были приторочены две битком набитые сумки.

– А я на тебя плевать хотел, – протянул артиллерист.

Майор побагровел.

– Как вы смеете так разговаривать с офицером?

Голос его дрогнул, пресекся.

– Тоже мне офицер, дерьмо, – огрызнулся артиллерист.

Раздался смех, кто-то улюлюкнул. Майор открыл было рот, чтобы ответить. Теперь уже заулюлюкали все кругом. Майор отвернулся, потупил голову и молча зашагал дальше.

Толпа снова остановилась. И снова Майа наткнулся на идущего впереди. Тот повернул голову, и, к великому изумлению, Майа заметил на его лице улыбку.

– Почище чем в метро, а?

– Ого, да ты из Парижа?

Солдат рассмеялся.

– Нет, я из Безье, но метро мне хорошо известно.

Колонна снова тронулась в путь.

– Одна только разница, – безьерец чуть повернул голову и посмотрел на Майа, – только в том, говорю, разница, что в метро не рискуешь схлопотать в морду бомбу.

– Я вот чего никак не пойму, почему они бомбят корабли, а не нас.

– А я так на это не жалуюсь, – заметил безьерец.

Он задрал голову к небу.

– Ты только вообрази, какой бы получился тарарам, если бы ихний самолет нагадил нам на голову.

– Может, еще и нагадит.

Сейчас движение пошло чуть быстрее. Между отдельными людьми образовались просветы. Майа обогнал седовласого майора и, проходя, бросил на него взгляд. Тот брел, не поднимая головы, и Майа заметил, что по его дочерна загорелому лицу катилась слеза.

Майа прошел еще несколько метров, и вдруг солдаты снова сбились в кучу. Он шел теперь, плотно прижав к телу локти, выставив вперед кулаки. Опять началась непонятная толчея, и Майа чуть не упал на человека, шедшего по правую его руку.

– Простите, – обернулся он.

Тот, к кому он адресовался, держал глаза закрытыми и, казалось, спал. Лет ему было под шестьдесят. Лицо тощее, поросшее белой щетиной. На нем была какая-то загадочная форма – ярко-зеленая, с темными металлическими пуговицами, а на голове плоская жесткая каскетка, украшенная спереди на околыше двумя золотыми буквами. Куртка была ему явно не по росту, а брюки собрались гармошкой над ботинками. Он шел с закрытыми глазами и, казалось, спал,