Наконец решился и стал искать глазами тарелку. Когда нашел тарелку и вилку, положил себе изрядную порцию салата, кусок паштета. Рот у него наполнился слюной, и он не мог оторвать взгляда от тарелки. Отвернувшись, чтобы выбрать себе укромное местечко, Дызма вдруг почувствовал сильный толчок. Тарелка вылетела из рук и разбилась.

Никодим пришел в бешенство. Перед самым его носом бесцеремонно протискивался какой-то толстяк. Он не соблаговолил даже повернуться, чтобы извиниться за свою неловкость. Если бы Дызма мог владеть собой, он бы, наверно, смирил свое неистовство. Но в эту минуту он ощущал одно: из-за этого толстяка он останется голодным.

Двумя прыжками настиг он виновника и схватил за локоть:

— Полегче, вы, черт бы вас побрал! Вы у меня тарелку вышибли! — бросил ему Дызма в лицо.

Глаза толстяка выражали крайнее изумление, даже испуг. Он досмотрел на пол и, сконфузившись, стал извиняться.

Вокруг все притихло. Подскочил кельнер, убрал осколки и подал Дызме новую тарелку. Не отдавая еще себе отчета, какое он учинил сумасбродство, Дызма стад снова накладывать себе салат. И лишь отойдя в сторону, немного успокоился и вдруг понял, что его каждую минуту могут вышвырнуть вон. Тогда он стал глотать не разжевывая, чтобы съесть побольше.

Зал между тем наполнялся гостями, и Дызма с облегчением убедился, что никто на него не обращает внимания. Это его ободряло, и он опять наполнил свою тарелку. Обнаружив возле себя поднос с налитыми рюмками, выпил две, одну за другой, и почувствовал себя увереннее. Потянувшись за третьей, с изумлением заметил, как поднятая чьей-то рукой соседняя рюмка слегка чокается в его собственную. В то же время послышалось:

— Можно выпить с вами?

Рядом стоял высокий брюнет в мундире полковника и как-то двусмысленно улыбался.

Они поднесли рюмки к губам и выпили. Полковник протянул руку.

— Вареда.

— Дызма, — как эхо отозвался Никодим и пожал руку.

— Поздравляю вас, — наклонился к Дызме полковник. — Здорово вы осадили этого Терковского. Я все видел.

Дызма залился краской.

«Ну, — подумал он, — сейчас этот меня выставит. Но как деликатно подбирается!»

— Еще и сейчас кровь закипает у вас при мысли об этом болване, — и полковник захохотал. — Поздравляю, пан… Дызма. Терковский давно не получал такого урока. Ваше здоровье!

— Ерунда! Жаль только… салата и тарелочки. Вареда снова расхохотался.

— Шутить изволите! Я вижу, вы остряк, пан Дызма! Ваше здоровье! Знаете что, — добавил он, ставя рюмку на поднос, — ведь это превосходная шутка: Терковский — ерунда, жаль салата!

Полковник был в восторге и хохотал не переставая. Вместе с ним смеялся и Дызма с бутербродом во рту, хоть и не мог сообразить, что, собственно, так радует полковника.

Вареда угостил Дызму папиросой, и оба отошли к окну. Едва закурили, к ним стремительной походкой приблизился невысокий светловолосый, седеющий мужчина с неподвижно-стеклянными глазами.

— Вацек! — крикнул он. — Дай-ка папиросу. Забыл свои.

Полковник вновь вынул серебряный портсигар.

— Прошу. Позволь представить тебе: пан Дызма! Пан министр Яшунский!

Дызма весь съежился: никогда в жизни он не видел министра. Когда в Лыскове в почтовой конторе говорили о министре, то в этом слове было что-то нереальное, отвлеченное, что-то бесконечно далекое и недосягаемое… Благоговейно пожал он протянутую руку.

— Вообрази только, — заговорил полковник, — у пана Дызмы был сейчас инцидент с этим болваном Терковским.

— Ах! Это вы? Что ты говоришь! — оживился министр. — Слыхал, слыхал. Ну-ну!

— Мало того, заметь себе, — продолжал полковник, — когда я поздравил пана Дызму, он мне на это: «Терковский — ерунда, салата жалко!» Представь себе: салата!

Оба расхохотались, и Дызма невольно стал им вторить. Внезапно министр замолк и многозначительно заметил:

— Участь самонадеянных людей. Лезет напропалую, скотина, пока его не пошлют к чертовой матери, и тут оказывается, он не стоит и…

— Салата! — подхватил полковник Вареда.

Все опять расхохотались, а министр, взяв Дызму под руку, весело сказал:

— Во всяком случае, пан Дызма, искренне поздравляю вас. Искренне. Если б в нашей стране было побольше таких людей, как вы, которые никому потачки не дают, мы занимали бы иное положение. Нам нужны люди сильные.

Подошли несколько мужчин, и завязался общий разговор.

Дызма успокоился. Под влиянием сытости и выпитого коньяка нервное напряжение улеглось. Сначала ему казалось, что его принимают за кого-то другого, может быть его однофамильца, — кто знает, а вдруг здесь, в Варшаве, есть у него какой-нибудь родственник? Однако потом пришел к выводу, что просто все считают его своим потому, что он выругал какого-то Терковского. Кто этот Терковский? Тоже, конечно, какая-нибудь шишка.

Все взвесив, Дызма решил, что самое лучшее — как можно скорее смыться. Особенное беспокойство внушал ему стоявший в отдалении пожилой господин, который внимательно наблюдал за ним. Он даже делал кое-какие маневры, чтобы заглянуть Дызме в лицо.

«Вот дьявол! Что этому старому хрену нужно?»

И вскоре он получил ответ. Пожилой господин остановил проходившего мимо кельнера и, кивнув головой на Дызму, шепнул ему что-то. Кельнер поклонился и подошел к Дызме.

— Вас просят на минуточку.

Выхода не было. О бегстве не могло быть и речи. Никодим хмуро глянул на старичка и двинулся вперед. Но тот заулыбался и торопливо зашепелявил:

— Тысячу раз простите, если не ошибаюсь, я имел честь познакомиться с вами в прошлом году, на съезде промышленников в Кракове. Не помните? В апреле… Леон Куницкий…

Маленькая нервная рука настойчиво потянулась к Дызме.

— Леон Куницкий!

— Никодим Дызма! Вы ошибаетесь: я в Кракове никогда не был. Вы, наверно, меня с кем-то спутали.

Старичок стал извиняться, оправдываться и так быстро затараторил, что Дызма едва мог понять его.

— Да, да, разумеется, старики видят худо… Рассеянность, прошу прощения, но все равно, очень рад. Знакомых у меня здесь почти нет. Досадно, не с кем даже словом перемолвиться. А ведь мне надо решить сейчас одно дело, вот и попросил приятеля достать пригласительный билет, да разве сам справишься… Я, было, обрадовался, — неугомонно тараторил старик, — да, обрадовался, когда встретил вас и увидел, что вы в близких отношениях с министром земледелия. Я решил: знакомый… окажет услугу и представит пану министру Яшунскому. Но тысячу, тысячу извинений!

— Не за что.

— О нет, нет, я оторвал вас от приятной беседы с паном министром, но, видите ли, я провинциал, у нас в деревне все попросту, без церемоний.

«Ишь понесло», — подумал Дызма.

— Тысячу раз извините, — не унимался Куницкий. — А что бы вам стоило оказать старику услугу?

— Какую услугу? — удивился Дызма.

— Ах, я не навязываюсь, но если бы вы, пан Дызма, соблаговолили, скажем, представить меня пану министру, то он видел бы во мне знакомого своего друга…

— Друга? — откровенно изумился Дызма.

— Хе-хе-хе!.. Не отпирайтесь, почтеннейший: я своими ушами слышал ваш разговор с паном министром. Хоть я стар и подслеповат, но слух у меня отличный. Уж ручаюсь, если вы представите меня… Скажете, например, пану министру: «Дорогой пан министр, разрешите представить вам моего хорошего знакомого Леона Куницкого…» — о, это будет совсем иное дело!..

— Что вы, пан Куницкий… — запротестовал Дызма.

— Не навязываюсь, не навязываюсь… хе-хе-хе!.. Но был бы вам чрезвычайно признателен. Что вам это стоит?

Открылись двери в соседний зал. Гости зашевелились и сгрудились у входа. Проходя мимо Дызмы, министр Яшунский улыбнулся и сказал своим спутникам:

— Герой сегодняшнего вечера.

Подтолкнув Дызму, Куницкий изогнулся в поклоне. Дызма машинально выпалил:

— Позвольте представить вам папа Куницкого, моего старого знакомого.

Лицо министра выразило удивление. Не успел он рта открыть, как Кунацкий стал трясти ему руку и разразился нескончаемой тирадой: он, дескать, счастлив познакомиться с таким замечательным государственным деятелем, которому отечество, и, в частности, земледелие, а тем более лесоводство, обязано многим; он всю жизнь, дескать, будет помнить эту минуту, ибо сам он как землевладелец и лесопромышленник может оценить заслуги в этой области; однако, увы, не все подчиненные пана министра способны понять его великие руководящие идеи, и, тем не менее, этого можно достичь; к тому же он, Куницкий, неоплатный должник любезного пана Дызмы, который соблаговолил его представить пану министру.