Но Николас, которого никогда в жизни не называли Ником, да он и не позволил бы себя так назвать, вскоре одолжил денег под залог земли и мельницы, а когда скончался его тесть, продал всё до последнего камушка и дощечки и переехал с женой и малолетним сыном из Айдлесса, открыв новую кузницу неподалеку от шахты Карнон-Стрим. Он покупал чугун в Пентайрче и Доулесе, что рядом с Кардифом, а кованое железо и прутки в Бристоле. Из этого сырья он изготавливал инструменты для шахт и домовладений: отвертки и гвозди, точильные круги, каминные решетки, чугунные котлы, чайники и сковородки.

Потом появились новые предприятия: производство колес для дробилок, сплавов из местного олова и меди, а иногда — и создание паровых механизмов для шахт. Он научился подбирать хороших помощников и платил им приличное жалование, чтобы не пытались найти другую работу, но много от них требовал. Интересы Николаса охватывали всё графство, и в конце концов, выдавая шахтам кредиты, он основал банк. Открытая в Труро контора вскоре стала центром его деятельности, а Кэрри, занимавшийся литейным делом, стал отвечать за финансовые операции и нашел в этом свое призвание.

Так было заложено их состояние, и сын Николаса, унаследовав отцовское упорство и развив чутье на выгодные предприятия, приумножил состояние, так что через некоторое время Мэри Лэшброк, дочь мельника, оказалась хозяйкой огромного особняка в семи милях от Труро, с колоннами, тридцатью спальнями и пятьюстами акрами пастбищ и леса.

Но всё же больше всего ее смущало то, что сын женился на обедневшей красавице-вдове, чья семья имела почти самую древнюю родословную в Корнуолле. Два года назад за обедом в Тренвите, куда Николаса и Мэри Уорлегганов по счастью не пригласили, зато там присутствовали представители высшей знати, произошла неловкость, когда великий сэр Фрэнсис Бассет между делом заметил, что его предки прибыли вместе с Вильгельмом Завоевателем, и тут Джонатан Чайновет, незаметный и бормочущий себе под нос Джонатан, ответил: «Любезный сэр, вряд ли это повод для поздравлений. Моя семья на два века старше нормандского завоевания. Мы, корнуольцы, считаем нормандцев узурпаторами».

Вполне понятно, почему между двумя миссис Уорлегган было так мало общего. Если бы Мэри могла поверить в то, что Элизабет искренне любит Джорджа, всё бы изменилось. Но Элизабет была слишком холодной и отстраненной, слишком аристократичной, чтобы делиться своими чувствами. С ней нельзя было обсудить здоровье Джорджа или то, как он переутомляется, или приступы раздражения, когда ему нужно дать микстуру от разлития желчи. Они могли поговорить о Валентине, но и в этом случае Элизабет увлекалась всяческими новомодными веяниями и неблагосклонно воспринимала старые суеверия.

Не то чтобы Мэри думала, будто Элизабет не хочет сближения. К примеру, взять этот день. Элизабет могла бы изобрести предлог и отправить свекровь к госпоже Треласк в одиночестве. Но они пошли туда вместе, в липком тумане по мостовой, поскальзываясь и спотыкаясь, приподнимая юбки, вместе с простонародьем. Некоторые их узнавали, приседали в реверансе или прикладывали руку к шляпе. А в лавке госпожи Треласк Элизабет не только помогала Мэри выбрать падесой, но и себе заказала шляпку, а под конец спросила:

— Вы ведь никогда не встречались с моей кузиной? С кузиной Ровеллой, которая вышла замуж за мистера Солвея, библиотекаря? Она живет как раз по соседству. Может быть, зайдем к ней и напросимся на чай?

Они отправились туда. Миссис Уорлегган прекрасно знала — Ровелла вышла замуж за человека более низкого происхождения, и втайне восхищалась тем, что Элизабет этого не стыдится. Они подошли к двери одного из шести домишек на возвышенности — он был кривоват, крыша нуждалась в починке, оконная рама треснула, кирпич покрылся грибком. Из двери вышел плотный молодой человек с пухлым лицом, посторонний не сразу признал бы в нем священника.

— Ах, Осборн, — сказала Элизабет. — Ровелла дома? Мы как раз собирались зайти.

Росс несколько раз виделся с Дуайтом и Кэролайн, а также с удовольствием познакомился с малюткой Сарой, действительно крохотной и бледной, но умненькой и живой. Кэролайн сказала, что ради равновесия природа одарила высокую мать гномом. Дуайт возразил, что Кэролайн в четыре месяца отроду наверняка была не больше, но вряд ли столь же добродушной.

— Вы ошибаетесь, доктор Энис, — ответила Кэролайн, — мой характер изменился в худшую сторону лишь после брака.

Но за броней легкомыслия проглядывали ее истинные чувства, она выглядела счастливой матерью и проводила много времени с ребенком, пренебрегая, по ее словам, «лошадьми и другими более важными делами».

Дуайт чувствовал себя не очень хорошо, но неустанно заботился о пациентах. Иногда его подводило не здоровье, а упадок душевных сил, и при первой же возможности, оставшись с ним наедине, Росс затронул эту тему.

— Кэролайн тоже мне об этом твердит, — сказал Дуайт. — Говорит, что я прирожденный пессимист, а это не так. Но думаю, что в моей профессии необходимо предвидеть течение болезни и, если возможно, попытаться предвосхитить дурной исход. Если я знаю, что корь у ребенка может перейти в пневмонию, и даже хуже — он может умереть, разве меня можно назвать пессимистом, когда я рекомендую такое лечение, чтобы этого избежать?

Они вместе возвращались из Труро, случайно встретившись в полумиле от города. Дуайт ездил проверять, как идет строительство новой больницы для шахтеров, которая сооружалась сейчас неподалеку от города. Росс возвращался после обеда со своим другом и банкиром Харрисом Паско: за трапезой они, как обычно, пытались разрешить все мировые проблемы.

— С точки зрения финансов, — сказал Паско, — в Англии дела обстоят лучше, чем год назад... или стало лучше правительство. Знать и крупные торговые дома внесли существенные суммы на продолжение войны. Герцог Мальборо дал пять тысяч фунтов. В Лондоне собрали десять тысяч. А три т-торговых дома из Манчестера — всего три! — выделили тридцать пять тысяч. Добровольные пожертвования составили уже полтора миллиона фунтов. Это облегчит ношу Питта.

— Когда я в последний раз разговаривал с ним в Палате, он выглядел больным.

— Надо полагать, он п-потерпел неудачу в делах любви. Он хотел жениться на мисс Эден, но ничего не вышло. Говорят, у него слишком мало денег, и ему просто не хватило смелости сделать предложение. Что ж... Иногда честность обходится слишком дорого. А ведь он многие годы был премьер-министром!

— Ирландия — это страшная проблема — сказал Росс. — Что там творится! Преследования, восстания, заговоры, измены! И этому нет ни конца ни края.

— И в то же время интересно, куда двинулся генерал Бонапарт.

— Возможно, на восток.

— Но куда именно? В Египет?

— Вполне возможно. Наверное, положил глаз на Индию.

— Росс, вы сожалеете, что избрались в парламент от Труро?

Росс нахмурился.

— Нет. Пока нет. Но я обеспокоен.

— А разве когда-нибудь с вами было по-другому?

— Что ж... потребности человечества велики, а удовлетворяются они медленно. Я говорю, разумеется, о главных потребностях, даже когда мы ведем войну не на жизнь, а на смерть. Мне кажется, Харрис, приходит конец тем временам, когда государства могли сражаться друг с другом, не вовлекая весь народ. Теперь, в особенности после Карно [2], в войне участвует каждый. В Англии все сражаются с Францией, все до единого, и потому особенно важно, чтобы беднота чувствовала, что ей не пренебрегают. Эти люди — такая же часть Англии, как знать и торговые дома.

Харрис посмотрел на вино в своем бокале.

— Французское, — сказал он. — Когда-то мы считали их нацией отсталых папистов. А теперь имеем дело с революционерами и атеистами. В глубине души я сомневаюсь, что они сильно от нас отличаются. Нынче утром вам удалось получить в Труро серебро на сдачу?