Приняв два года назад Министерство финансов, Егор Францевич увидел в списках чиновников знакомую фамилию и захотел увидеть сына столь дорогого для себя человека. Первое впечатление просто поразило его. Молодой Алексей как две капли воды походил на своего отца в годы общей для них молодости. Проверив молодого чиновника в деле, министр убедился в том, что Соболевский обладает незаурядными способностями: умом, памятью, честью. Кроме того, у него имелись и качества, очень редкие для русского человека, но столь ценимые Канкриным -- точность и педантичность.

-- Ступайте домой, друг мой, -- велел министр. -- Я и так вас сегодня чересчур задержал.

Соболевский, почтительно откланявшись, ушел. Оставшись один, Канкрин достал из шкатулки одну из монет с профилем Константина и, полюбовавшись ею, бросил обратно на дно со словами:

-- Да, а славная получилась монета!

А про себя подумал совсем другое, то, о чем министр даже наедине с собой не мог сказать вслух: "Но хорошо, что ей не пришлось дать ход."

Канкрин слишком хорошо знал особенности странного характера Великого князя и имел причины опасаться за свою участь в случае его воцарения.

Как ни странно, но слова о монете в точности повторил в полдень на следующий день управляющий Департамента горных и соляных дел Карнеев.

-- Да, а славная получилась монета!

В кабинете кроме него присутствовали еще двое: Соболевский и начальник монетного двора Еллерс. Все трое любовались новым, но уже безнадежно устаревшим рублем. Три пары штампов, несколько десятков оловянных пробных оттисков, чертежи и эскизы были упакованы в несколько ящиков и опечатаны. Осталось последнее -- скрыть с глаз саму шкатулку с монетами. Разогретый сургуч уже ждал своей участи. Чтобы не привлекать к секретному делу лишних людей, все документы писал лично Соболевский.

Карнеев положил монету обратно в шкатулку, кивнул головой Соболевскому: дескать, можно опечатывать. Но тут в кабинет легкой походкой просто ворвался человек среднего роста, с крупной, римских пропорций головой, с несколько небрежно повязанной шейной косынкой вместо установленного уставом галстука. Это был Яков Рейхель, художник и главный модельер монетного двора.

-- Господа, -- заявил он, поднимая над головой лист бумаги. -- Я уже набросал эскиз нового, николаевского рублевика.

-- Ну вы зверь, Яков Янович! -- воскликнул Еллерс. -- Просто Буанаротти.

Чтобы получше разглядеть новый рисунок, они втроем -- Рейхель, Еллерс и Карнеев -- отошли к окну, любуясь безупречностью работы действительного члена Академии художеств.

-- Лучше и быть не может, -- решил Еллерс. -- Завтра же начнем работу над монетой.

Никто из стоящих у окна не заметил, как Алексей Соболевский быстрым движением положил одну из монет из шкатулки в маленький жилетный карманчик. Затем он с прилежным усердием лично опечатал шкатулку и отнес ее в один из ящиков, готовых к отправке.

-- Готово, господа! Можно вызывать рассыльных -- и в архив. Извольте только расписаться.

Уже вечером, шагая по набережной Невы к себе домой, Алексей Соболевский в который уже раз старался понять, что же заставило его взять константиновский рубль. Сунув монету в карман, он первоначально даже не понял, что совершил. Лишь много позже до Алексея дошло, что он именно украл! Но почему? Словно какая-то высшая, неподвластная ему сила руководила его рукой. Случившееся волновало и корежило душу молодого чиновника. По молодости лет ему не приходилось впрямую сталкиваться с такими явлениями, как взятничество или растрата. Высочайшей милостью своего покровителя Алексей быстро перенесся с незначительного поста, где ни о взятках, ни о живых деньгах и речи идти не может, сразу в такие сферы, где темные махинации совсем уже не имеют места. Сам Канкрин, отец шестерых детей, служил образцом честности, неподкупности и даже скупости, перенося их из личной жизни в дела финансовые, чем порой вызывал насмешки у российских аристократов. Так что же заставило его, Алексея Соболевского, взять монету?

Может, он слишком активно принимал участие в ее создании, от первого рисунка до конечного результата? Сроднился с ней за эти шесть дней? Самое странное, что сейчас он даже не знал, что с ней делать. Оставить себе? Но она вечно будет напоминать о совершенном проступке, грехе. Для педантично-честного Алексея это показалось настолько ужасным, что он чуть было не решил выбросить проклятый рубль, даже обернулся к Неве, но заснеженное белое пространство тут же заставило его отказаться от пришедшей в голову мысли. Не дай Боже, кто-нибудь найдет монету на льду, и тогда она неизбежно попадет в руки полиции. Соболевского даже в жар бросило. Это ведь неизбежное дознание, розыск, открытие истины и бесчестие!

Минут пять он стоял на набережной, бездумно глядя на заснеженный простор Северной Пальмиры. И это холодное, ледяное безмолвие, строгость форм архитектуры и застывшей воды неожиданно успокоило его.

"А чего я, собственно, боюсь? Проделал я все чрезвычайно ловко. Пока на троне Николай, о монетах никто и не вспомнит. Зато завтра я приглашен на обед к Обориным. Покажу монету Леночке, пусть знает, в каких важных делах участвует ее жених."

Образ невесты, хрупкой, голубоглазой дочери отставного майора, заставил его забыть о всех неприятностях заканчивающегося дня. Северный ветер ударил сильней, и, отвернувшись от этого неприятного, ледяного дыхания Гиперборея, Cоболевский поспешил домой.

До конца бурного, великого 1825 года оставалось менее двух недель. 7. ПРОГУЛКИ БЕЗ ЛУНЫ.

Очнувшись, Силин понял, что незаметно для себя снова уснул, сидя за столом и положив голову на раскрытую тетрадь. От ускользнувшего сна осталось только какое-то неясное воспоминание, что-то связанное с черной тетрадью, c константиновским рублем. Заспанными глазами Михаил в очередной раз прочитал выученную наизусть концовку первой записи: "Сим удостоверяю, коллежский асессор, Алексей Соболевский, сын Александров. 18 февраля 1850 года". И старомодная, витиеватая роспись, начинающаяся с огромной заглавной "С" и, постепенно сошедшая к почти незаметной последней букве с коротким росчерком в конце.