Тетка подошла к двери напротив Аленкиной и загремела ключами, все также с сомнением поглядывая на Марину. Та кивнула. Она-то ее сразу узнала. Соседка Вера Антоновна, невыносимо вредный бабец, раньше вечно цеплялась: то магнитофон слишком громко, то вежливость не блюдут. Похоже, она единственная уцелела из старых жильцов. Как она выживает в новорусском рассаднике гигиены: ни тебе детвору обругать за исписанные стены, ни с соседями из-за немытой лестницы поцапаться. Совсем небось заскучала.

Марина присела на ступеньку: чего не присесть, если такая чистота. Щелкнула зажигалкой, затянулась ароматным дымком. Звук какой-то странный, тонкий, вроде комариного звона. Марина прислушалась, поднялась, вернулась на площадку, прислушалась снова, покачала головой. Звук шел словно ниоткуда, будто в воздухе прямо перед ее лицом тихо-тихо, едва слышно плакал ребенок. Она снова покрутила головой. Непонятно. Ребенок уже не плакал, скорее всхлипывал-выл, все так же отдаленно, на пределе слышимости. Нет, надо немедленно уходить, не то с ума сойдешь! Она оставит записку… О Господи!

Марина испуганно моргнула. Ничего, померещилось. Но одно краткое мгновение она отчетливо видела омерзительный красный шарф, болтающийся на ручке Аленкиной двери. Шарф шевелился, извивался, не под дуновением сквозняка, а словно живой, словно змея или спрут.

Сорвавшись с места, Марина кинулась к соседской двери и отчаянно затрезвонила. Соседка открыла сразу, на ее лице читалась радостная готовность к скандалу.

— Здрасьте, Вера Антоновна, я Марина, жила тут раньше, помните меня? — одним духом выпалила Марина и рванула в квартиру.

— Как ты смеешь, куда ты? — заполошно ударило вслед, но Марина уже была в комнате и открывала балкон.

Слава богу, балконы двух квартир почти смыкаются, а Аленка всегда забывает запереть балконную дверь. Проклятье, лоджия, Пашка застеклил лоджию! Ла-адно, теперь уже один черт! Наскоро оглядевшись, Марина увидела в углу рыжую от ржавчины гантель. Надо же, Вера Антоновна когда-то мускулы качала. Заржавленная железяка полетела в стекло и глухо шлепнулась на балконный пол. Дзынькающий дождик осколков посыпался вниз. Марина сдернула туфлю и принялась выколачивать острые углы, расширяя себе проход. В комнате отчаянно жужжал диск старенького телефона.

— Милиция, алло, милиция! — срывая голос, вопила Вера Антоновна.

Набросив какую-то тряпку на край лоджии, Марина поднырнула под заостренные зубья стекла. Аккуратненько, аккуратненько. Осколки хрупнули под ногой. Как всегда, дверь не заперта. Приятно, когда хоть что-то не меняется. Марина шагнула в комнату.

Ей казалось, что она кричит, истошно вопит и не может остановиться. Но звука не было, лишь какое-то сдавленное сипение.

«Я оглохла» — отстранено подумала Марина. Под ногой громко и отчетливо хрустнул кусочек стекла.

«Нет, не оглохла — онемела. А лучше бы — ослепнуть».

— Ален… — мучительно выдавила она из разом пересохшего рта и смутно удивилась звуку собственного голоса, — Пашка…

Ответа не было, да и не могло быть, это Марина поняла сразу.

Не смотреть. Ничего нет, никого нет, это все только продолжение кошмарного сна. Ей кажется, кажется! Злое наваждение.

Она шагнула раз, другой, стараясь не глядеть, ни в коем случае не глядеть никуда, кроме отчаянного зареванного детского личика, выглядывающего из-за перильца деревянной кроватки. Она должна, она должна дойти!

Словно по натянутому канату Марина шла. Подошвы туфель прилипали к кровавым пятнам на полу.

Она протянула руки, подхватывая маленькое легкое тельце. Малыш судорожно забился, скользким угорьком вывертываясь из объятий, из перекошенных губок послышался уже знакомый вой, на лбу вздулись тоненькие венки. Крепко прижав вырывающегося Сашку к груди, Марина почти выпрыгнула в коридор, вбежала на кухню.

Схватив чайник, она оглянулась в поисках детской чашечки. Наверное, осталась в комнате. Ладно, сойдет любая. Она неловко прижала стакан к Сашкиным губам. Он замотал головой, принялся колотить ручонками, стакан разлетелся вдребезги.

— Еще осколки, — прошептала Марина, словно в забытьи глядя на стекло.

Сашка снова рванулся, чуть не упал, захрипел:

— Мама, мама!

Марина в ужасе вскрикнула, покрепче перехватила малыша, прижала его головку к своему плечу.

— Успокойся, маленький, успокойся, Сашенька, все хорошо, все уже хорошо, я твоя тетя…

Марина распахнула холодильник. Йогурт, банка сока. Авось сойдет. Смутно подумалось: малышам вроде нельзя холодное. Ладно, не до правил сейчас. Усадив Сашку себе на колени, она впихнула в него первую ложку. Пацаненок ел с жадностью, давясь, Марине приходилось его придерживать. Сок тоже был принят с благосклонностью. Марины он уже не боялся, она почувствовала как крохотные пальчики ухватились за ее руку. Она попыталась поудобнее посадить его, положила ладонь на животик…

Сашка закричал отчаянно, словно зверек, дернулся, принялся отпихивать ее от себя. Придерживая его крохотные, беспомощно вырывающиеся ручонки, Марина подняла рубашечку. На выпуклом животике багровели два круглых ожога.

— О господи, — не выпуская Сашку из рук она бросилась в ванную. Плакать малыш уже не мог, он только натужно хрипел, пытаясь высвободиться.

— Не надо, маленький, не надо, мой хороший, сейчас, сейчас тетя тебе поможет.

Розовый тюбик крема лежал на самом видном месте, видно, Аленка им часто пользовалась. Наскоро смазав ожоги, Марина уложила малыша на сгиб руки.

— Тяжеленький!

На руках Сашка затих. Марина прошла в спальню и попыталась опустить малыша на двуспальную родительскую кровать. Маленькие ручонки немедленно вцепились в вортник костюма и Сашка повис на Марине, чуть не опрокинув ее.

— Что ж ты делаешь? — пропыхтела Марина и почти рухнула рядом с ним. Сашка отчаянно жался к ней, суетливо хватаясь за Маринины плечи, руки, лицо…

— Ну тихо, тихо, тихо… — прошептала Марина, снова беря его на руки. Она сидела, мерно раскачиваясь и напевала:

— А-а-а-а-а, спи, мой мальчик, засыпай, а-а-а-а, усни скорей… — укачивать его, не укачивать, неизвестно. Если бы она хоть общалась с Аленкой, а то ведь ничего о привычках малыша не знает. Впрочем, этот вопрос Сашка разрешил сам. Через минуту он уже спал, доверчиво уткнувшись головенкой Марине под локоть. Она медленно уложила его поверх покрывала, выскользнула в коридор и взяла телефонную трубку. Набрала короткий номер, всего из двух цифр.

Милиция приехала на удивление быстро.

— Марина Сергеевна, у вашей сестры или ее мужа были враги?

— Я не знаю, — Марина нервно затянулась, стряхнула пепел и прислушалась, не проснулся ли Сашка. Нет, умаявшийся малыш спал как уби… Просто спал.

— Им кто-нибудь угрожал, может у Павла Афанасьевича были неприятности?

— Я не знаю.

— Хорошо, расскажите мне о распорядке в семье.

— Я не знаю, какой у них был распорядок, мы два года не общались.

— Марина Сергеевна, я не вполне понимаю, — следователь был молод и раздражен, — Вы два года не общались с сестрой и ее мужем, и вдруг именно сегодня бросили работу, примчались… Тоже не знаете, почему?

— Не знаю, — мрачно буркнула Марина, с неприязнью глядя на следователя. Не про сон же тебе, недоверчивому, рассказывать, а придумывать что-то нет ни сил, ни желания.

— По крайней мере, объясните, почему вы решились ворваться к соседке, разбили стекло. Это вы хотя бы знаете?

— Знаю. Я сидела на площадке, ждала, а малыш все ревел. Не плакал даже, хрипел. Я услышала, подумала: ненормально, ребенок плачет, а Аленка к нему не подходит. Вот и рванула.

— Побойтесь бога, — следователь смотрел на нее со все большим раздражением, — Как вы могли услышать плач? Здесь бронированная дверь, двойная изоляция, ни единого звука не слышно.

— Я слышала, — упрямо повторила Марина, — Сашка плакал.

— Мальчика зовут Сашей?

— Нет, его зовут Кассий-Аристарх-Мария-Гонзалес, а Сашкой я его называю, чтобы ввести в заблуждение следствие, — Марина судорожно, истерически хохотнула, поднялась и вышла из кухни.