— Пану не надо беспокоиться. У пана нет пистолета. Хлопнул себя Кабалава по боку — пустая кобура. Рванулся встать. Упал.

— Я же говорю: пусть пан успокоится. И пусть пан не спешит уходить. У пана нет в кармане партбилета и удостоверения НКВД.

— Где они?!

— Партбилет пан пропил. А удостоверение НКВД продал польской разведке.

— Гр-р-р-р, — рычит Кабалава.

— У пана выбор. Пан Кабалава может доложить пану Берия, что пьянствовал всю ночь с курвами и рассказывал секреты пана Берия…

— Ничего не рассказывал!

— Рассказывал. Только забыл. Рассказывал, сколько у пана Берия в пятом вагоне девок, как их зовут и как пан Берия с ними Ленина изучает… Любимая работа — «Материализм и эмпириокритицизм».

— У-у-у-у, — воет Кабалава.

— Еще пан Кабалава может обратиться в милицию и рассказать, что он тут вчера про пана Сталина рассказывал…

— У-у-у-у…

— А теперь иди, пан Кабалава. Если хочет пан живым остаться, пусть приходит завтра, я пану фотографии подарю, на память… Интересно пан время проводил… Пусть приходит пан завтра, может, общий язык найдем, может быть, панский партбилет отыщется.

— Пистолет отдай. Как я без пистолета вернусь?

— Пусть пан пистолет забирает. Только он без патронов. И не панский это пистолет. Это пистолет убитого в Грузии милиционера.

— Чужой, с убитого, не возьму.

— Тогда пусть пан ходит с пустой кобурой. Пока подчиненные паны внимания не обратят. Пусть пан Кабалава выбирает. Может пан без пистолета ходить или, пока, — с чужим. Как пану нравится. Если хорошо пан вести себя будет, мы посмотрим, может, под вагонами панский пистолет найдем… Может, в каком мусорном ящике панское удостоверение НКВД разыщется.

— Не могу идти. Мой заместитель доложит, что меня целую ночь не было.

— Не доложит. Иди.

— А как вы, товарищ Завенягин, относитесь к товарищу Берия? Завенягин посмотрел в страшные глаза и увидел перед собою не Сталина, но удава, сжавшегося в комок перед броском. Свернулся в кресле удав, кольца свои медленно сжимает. Желтые сталинские глаза не выражают ничего, как ничего не выражают змеиные глаза. Сталин просто задал вопрос и ждет ответа. Ждет терпеливо, как змея, у которой нет представления о времени. Завенягин смотрит в желтые мутные глаза, в которых нет отблеска, и понимает, что у него нет сил ни отвести взгляда, ни моргнуть. Теперь он понял, почему крыса в зоопарке не бежит от удава. У крысы нет сил отвернуться. Чтобы бежать, надо морду в другую сторону развернуть, но под таким взглядом все живое цепенеет. Но если бы и хватило у крысы сил отвернуться, то лапки все равно не понесли бы. Удивительно, но единственный выход из этой ситуации обезумевшая от ужаса крыса видит только в том, чтобы ползти этим глазам навстречу. Вот для такого движения в ее лапках силы есть. А для движения в любую другую сторону сил нет!

Завенягин ощутил себя крысой. Большой черной ободранной крысой-самцом. Чтобы не ползти навстречу желтым глазам, вцепился Завенягин в ручки кресла, царапая вековой дуб и ломая ногти.

— Как вы, товарищ Завенягин, относитесь к товарищу Берия? — приплыл откуда-то непонятный вопрос. Завенягин всем своим существом вдруг ощутил, что Сталин видит его насквозь и читает его мысли. Да! Сталин читает мысли и знает все. Знал Завенягин, что Сталин с чародеями путается, что учится у них. Слышал Завенягин, что Сталин всех насквозь видит и мысли читает. Только не верил. Теперь ясно: читает. Всем Завенягин рассказывал, что любит Лаврентия Павловича Берия. Никогда кривого слова против Лаврентия Павловича не сказал. И только Сталин один сумел прочитать настоящие его думы. Понимает Завенягин, что Сталина ему не обмануть. Знает Завенягин, что игра кончена. И обманывать Сталина Завенягину незачем. Нет у Завенягина сил на обман.

— Товарищ Сталин, вы спрашиваете, как я отношусь к товарищу Берия?

— Именно это я спрашиваю.

— Я его ненавижу.

День и ночь в работе Лаврентий Павлович Берия. Рядом с кабинетом оборудовали ему комнату отдыха: ковров настелили, тахту поставили, сосновые щиты на окнах бархатом занавесили. Он туда на несколько минут — отвлечься от дел. И снова за дела.

— Але. Товарища Сталина. Товарищ Сталин, мы планировали моим заместителем назначить товарища Аказиса.

— Да, мы так с тобой, Лаврентий, и договорились.

— Товарищ Сталин, его нельзя назначать моим заместителем.

— Почему, Лаврентий?

— Он в окошко прыгнул.

— А разве того, кто в окошки прыгает, нельзя назначать твоим заместителем?

— Он с самого верхнего этажа, товарищ Сталин.

— Видишь, Лаврентий, как тебя люди боятся, от тебя в окошки прыгают. А меня никто не боится. От меня никто в окошки не прыгает.

Долго-долго очередь-сороконожка у окошка извивалась. Окошечко — страшно руку просунуть — решетки кругом и арочка стальная со стальной же заслонкой: того гляди, заслонка та со стопоров сорвется, ладонь оттяпает.

Давно Николай Иванович по очередям не толкался. Давно. Ноги ноют. И хребет. Он-то думал, нет больше очередей по стране, а вишь ты, ошибся. Два часа отдай и не греши.

— Товарищ Сталин, так кого же мы назначим моим заместителем?

— Лаврентий, кто у нас нарком НКВД?

— Я, товарищ Сталин.

— Вот и выбирай сам себе заместителя, тебе же с ним работать, не мне. Потому — твой выбор. Сам выбирай кандидата, а мы тут с товарищами посоветуемся, твой выбор утвердим.

— Рапава.

— Рапава? Авксентий Нарикиевич? НКВД Грузии? Очень хороший человек. Выдающийся человек. Но послушай, Лаврентий, я — грузин, ты — грузин, Рапава

— грузин. Что про нас русские подумают. Скажут, окопались в Кремле и на Лубянке одни грузины. Давай русского.

— Кубаткин.

— Петр Николаевич? НКВД Москвы? Какой хороший кандидат. Удивительный человек. Но ведь пьяница…

— Никишев.

— Иван Федорович? Начальник Дальстроя? Я его, Лаврентий, знаю. Хороший человек. Вот его нам и надо. Я полностью его кандидатуру поддерживаю.

— Товарищ Сталин, завтра я на Никишева все материалы вам перешлю.