Господин Патиссо обещал своему новому другу, любителю лодочного спорта, провести с ним следующее воскресенье. Непредвиденное обстоятельство изменило его планы. Как-то вечером он встретил на бульваре своего кузена, с которым виделся редко. Это был журналист, очень общительный, всюду вхожий, и он тут же предложил Патиссо показать ему кое-что интересное.

— Что вы делаете, например, в воскресенье?

— Еду в Аржантейль кататься на лодке.

— Бросьте! Вот уж тоска это катание на лодке! Вечно одно и то же. Знаете что, я возьму вас с собой. Познакомлю с двумя знаменитостями, покажу вам, как живут писатели и художники.

— Но мне предписано выезжать за город!

— Мы и поедем за город. Сначала, по пути, нанесем визит Мейсонье, в его усадьбе в Пуасси, а оттуда пешком пройдем в Медан, где живет Золя: мне поручено попросить у него следующий роман для нашей газеты.

Не помня себя от радости, Патиссо согласился.

Он даже купил новый сюртук — старый был уже немного потерт, — чтобы иметь более представительный вид. И он очень боялся, не сказать бы какой-нибудь глупости в присутствии художника или писателя, как бывает с людьми, когда они говорят об искусстве, к которому не имеют никакого отношения.

Он поделился своими страхами с кузеном, но тот только посмеялся:

— Да говорите комплименты, все время комплименты, ничего, кроме комплиментов; тогда любая глупость пройдет незамеченной. Вам знакомы картины Мейсонье?

— Ну, еще бы!

— А Ругон-Маккаров вы читали?

— От первого тома до последнего.

— Так чего же еще! Время от времени упомяните о какой-нибудь картине, процитируйте что-нибудь из романа и при этом прибавляйте: «Великолепно!!! Необыкновенно!!! Изумительное мастерство!! Поразительно!» и так далее. Таким образом вы всегда выйдете из положения. Правда, эти двое достаточно пресыщены, но, знаете, похвала всегда приятна художнику.

В воскресенье они с утра отправились в Пуасси.

В нескольких шагах от вокзала, в конце площади, они отыскали усадьбу Мейсонье. Пройдя через низкие ворота, выкрашенные в красный цвет, за которыми начиналась великолепная аллея, похожая на увитую виноградом беседку, журналист остановился и обратился к своему спутнику:

— Как вы представляете себе Мейсонье?

Патиссо колебался. Наконец он собрался с духом:

— Маленького роста, подтянутый, бритый, с военной выправкой.

Журналист улыбнулся:

— Так. Ну, пойдемте.

Слева показалось причудливое строение, напоминавшее шале, а справа, почти напротив, но несколько ниже, высился главный дом. Это было необыкновенное здание, в котором соединилось решительно все — готическая крепость, замок, вилла, хижина, особняк, собор, мечеть, пирамида, торт, Восток и Запад. Это был стиль невероятно вычурный, который мог бы свести с ума архитектора-классика, нечто фантастическое и все же красивое, изобретенное самим художником и выполненное по его указаниям.

Они вошли. Гостиная была загромождена чемоданами. Появился небольшого роста мужчина в тужурке. Что поражало в нем — это его борода, борода пророка, неправдоподобная, настоящая река, сплошной поток, не борода, а Ниагара. Он поздоровался с журналистом:

— Извините, дорогой мой, я только вчера приехал, и у меня еще все вверх дном. Садитесь, пожалуйста.

Журналист отказался:

— Дорогой мэтр! Я мимоходом явился засвидетельствовать вам свое почтение.

Патиссо в крайнем замешательстве, кланяясь каким-то автоматическим движением при каждом слове своего друга, пробормотал, запинаясь:

— Какая ве... великолепная усадьба!

Польщенный художник улыбнулся и предложил гостям осмотреть ее.

Сначала он провел их в небольшую пристройку в средневековом стиле, где находилась его прежняя мастерская, выходившая на террасу. Потом они прошли гостиную, столовую, вестибюль, наполненные чудеснейшими произведениями искусства, прекрасными вышивками из Бове[1], гобеленами, фландрскими коврами. Затейливая роскошь наружных украшений сменилась внутри необыкновенным обилием лестниц. Великолепная парадная лестница, потайная лестница в одной из башенок, лестница для прислуги в другой — лестницы на каждом шагу! Патиссо нечаянно открыл одну дверь и попятился в изумлении. Это место, название которого благовоспитанные люди произносят не иначе как по-английски, напоминало собою храм, оригинальное и очаровательное святилище, изысканное, разукрашенное, как пагода, на убранство его было, несомненно, затрачено немало усилий творческой мысли.

Потом они осмотрели парк, странный, причудливый, бугристый, с множеством старых деревьев. Но журналист решительно откланялся и, рассыпаясь в благодарностях, покинул художника. При выходе им повстречался садовник, и Патиссо спросил его:

— Давно ли господин Мейсонье приобрел все это?

Тот ответил:

— Да как вам сказать, сударь? Землю-то он купил в тысяча восемьсот сорок шестом году, но дом!!! Дом он уже раз пять или шесть сносил и опять отстраивал. Я уверен, сударь, что сюда вколочено миллиона два, не меньше.

И Патиссо удалился, преисполненный глубочайшего уважения к художнику, не столько из-за его огромного успеха, славы и таланта, сколько потому, что он истратил такие деньги ради своей фантазии, тогда как обыкновенные буржуа отказываются от всякой фантазии, лишь бы копить деньги.

Пройдя Пуасси, они отправились пешком в Медан. Сначала дорога следует вдоль Сены, усеянной в этом месте прелестными островками, потом идет вверх, пересекает красивую деревушку Вилен, снова спускается и приводит наконец в городок, где живет автор Ругон-Маккаров.

С левой стороны показалась церковка, старинная, изящная, с двумя башенками по бокам. Они прошли еще несколько шагов, и встречный крестьянин указал им дом писателя.

Прежде чем войти, они оглядели здание. Большое квадратное строение, новое, очень высокое, казалось, породило, как гора в басне, крошечный белый домик, притулившийся у его подножия. Этот домик — первоначальное жилище — был построен прежним владельцем. Башню воздвиг Золя.

Они позвонили. Большая собака, помесь сенбернара с ньюфаундлендом, зарычала так грозно, что у Патиссо возникло желание повернуть назад. Но прибежал слуга, успокоил Бертрана, распахнул двери и взял визитную карточку журналиста, чтобы передать ее хозяину.

— Только бы он нас принял! — шептал Патиссо. — Было бы так обидно прийти сюда и не увидеть писателя!

Его спутник улыбнулся:

— Не бойтесь. Я знаю, как до него добраться.

Вернувшийся слуга пригласил их следовать за ним.

Они вошли в новое здание, и Патиссо, задыхаясь от волнения, поднялся по старомодной лестнице, ведшей во второй этаж.

Он пытался представить себе этого человека, звучное и славное имя которого раздается теперь во всех концах света, вызывая бешеную ненависть некоторых людей, искреннее или притворное негодование светской публики, завистливое презрение иных собратьев, уважение массы читателей и безграничный восторг большинства; Патиссо ожидал, что перед ним предстанет бородатый великан с громовым голосом, грозный и неприступный на вид.

Дверь открылась, и они увидели необъятную, высокую комнату, освещенную огромным, во всю стену, окном, выходившим на равнину. Старинные вышивки покрывали стены; слева был монументальный камин с человеческими фигурами по бокам, в котором за день можно было бы сжечь столетний дуб; широкий стол, заваленный книгами, бумагами, газетами, занимал середину этого помещения, настолько просторного и грандиозного, что оно сразу останавливало на себе внимание, и лишь потом замечали человека, лежащего на восточном диване, на котором могло бы уместиться двадцать человек.

Он встал, сделал несколько шагов им навстречу, поклонился, указал рукой на два кресла и опять сел на диван, подогнув под себя ногу. Рядом с ним лежала книга; правой рукой он вертел нож из слоновой кости для разрезывания бумаги и время от времени разглядывал его кончик, близоруко щурясь.