Николай Алексеевич откинулся в кожаном кресле, затянулся папиросой «Сафо» и повел рассказ о себе. История его жизни оказалась столь необычной, что я почти все запомнил дословно и изложу здесь эту историю от его лица.

– Я родился в Петербурге на набережной реки Пряжки, – начал Николай Алексеевич. – Мой отец был скромным чиновником, мать же работала по хозяйству. Жили родители небогато, но весьма дружно. Когда мне шел седьмой год, отец мой тяжко заболел и вскоре скончался. Незадолго до своей кончины он призвал меня к постели и, по-видимому, хотел сообщить мне нечто важное. Из-за слабости и высокой температуры речь его была крайне сбивчива, в ней мелькали непонятные советы: «Не зарывай талант в землю», «Не верь в миражи»… Однако ничего конкретного он сообщить мне не успел, так как ему стало хуже, и доктор велел мне уйти из комнаты умирающего.

Когда отца везли на Митрофаньевское, я сидел на колеснице и помню, что за гробом шло довольно много народу. Тогда я не придал этому значения, но когда подрос, узнал от соседей по дому, что отец мой был весьма уважаем многими людьми за свою доброту и скромную жизнь. Говорили также, что если бы он пошел работать в цирк, то мог бы иметь много денег благодаря своим некоторым необычайным способностям. Однако применял он эти способности весьма редко и всегда безвозмездно. Он мог останавливать на лету птиц, мог мгновенно превращать молоко в простоквашу и наоборот, мог провести рукой по спине кошки, и кошка, по желанию владельца, из серой становилась черной или из черной рыжей. Рассказывали, что однажды он заметил во дворе плачущую девочку. Мать дала ей рубль и послала за какой-то покупкой, девочка заигралась и разорвала бумажку. Мой отец составил две половинки, подул на них – и они срослись, да так, что никакого шва не заметно было.

Говорили еще и о таком случае. Когда по ту сторону Пряжки в летнюю пору загорелся дом и добровольцы с этого берега побежали было к мосту (который находился довольно далеко), чтобы перейти на другую сторону, отец остановил их и сказал, что можно перейти и напрямик. Он вырвал из записной книжки листок, написал на нем что-то и бросил в реку. Река на небольшом участке тотчас покрылась прочным льдом, люди перебежали на тот берег и еще до приезда пожарных сбили огонь и спасли жильцов. В тушении пожара участвовал и мой отец. Но когда добровольцы хотели перейти обратно по льду, а не через мост, отец им этого почему-то не позволил. Он наклонился над рекой, что-то негромко сказал – и лед мгновенно растаял.

После смерти отца мать прожила недолго. В нашу маленькую квартирку въехала незамужняя сестра матери, тетя Клава, работавшая учетчицей на шоколадной фабрике «Жорж Борман». Она взяла меня на свое попечение и воспитывала в строгости.

Вскоре, когда мне было восемь лет, случилось странное событие. Толику Снегиреву, мальчишке из нашего дома, родители подарили паровозик. Это была дорогая и хорошо сделанная игрушка, и, когда Толик вынес ее во двор, все ребята с завистью смотрели, как он играет. Ночью мне этот паровозик приснился, а когда я проснулся, то нашел его возле своей кровати. Я подумал сначала, что Толик решил сделать мне подарок, но сразу же отбросил эту мысль: Толик был известный жмот.

Весь день я играл дома с паровозиком, а когда тетя Клава пришла с работы, она, увидав эту дорогую игрушку, решила, что я стал вором, и начала бить и допрашивать меня, у кого я ее украл. Я ответил, что ни у кого не украл, но что этот паровозик был у Толика Снегирева, а очутился у меня. Тогда тетя взяла меня за ухо и повела к Толику на квартиру.

– Вот привела его с вашей игрушкой, – сказала она Толькиной матери. – Вы уж простите, больше он воровать не будет.

– Но у Толика никто его паровозика не отнимал, – удивилась Толькина мать, И она повела тетю Клаву в комнату.

Тут мы увидели, что Толик преспокойно сидит на ковре и играет с таким же точно паровозиком, как у меня. Тетя Клава изумилась этому. Она стала сравнивать наши игрушки – и они оказались совершенно одинаковыми. Она с растерянным видом увела меня домой и здесь снова больно побила: теперь она решила, что я где-то украл деньги и на них купил этот злосчастный паровозик.

После этого у меня неоднократно появлялись такие же игрушки и сладости, какие я увидел у других. И каждый раз тетя больно наказывала меня. Она не могла поверить, что игрушки и конфеты появляются у меня ниоткуда. Да я и сам не мог понять, почему они появляются. Но со временем я научился, чтобы избегать побоев, прятать от тети Клавы все эти непонятные подарки судьбы.

Окончив с золотой медалью гимназию, я поступил в Технологический институт. Учился я отлично, но жил бедно – на средства тети Клавы. Я знаю, что сейчас у вас там, наверху, студентам дают стипендию, но при мне этого не было. Меня удручало, что некоторые богатые студенты учатся плохо, а имеют все, чего захотят; я же иду первым – и в то же время беден, как церковная мышь.

Однажды в таком грустном настроении я шел по Садовой в задержался перед витриной ювелира. Там, среди прочих драгоценностей, был выставлен массивный золотой перстень. Я долго рассматривал его, представляя себе то время, когда смогу зарабатывать много денег и приобретать такие вещи. И вдруг на пальце правой руки я ощутил металлический холодок. Я поднес руку к глазам – на мизинце моем красовался перстень, точная копия того, который лежал на черном бархате витрины. И тут я впервые понял, что природа дала мне неоценимый и необъяснимый дар и что мне предстоит прожить необычайную сказочную жизнь.

Желая полнее и тверже убедиться в своих чудесных способностях, я высмотрел на той же витрине золотой портсигар, несколько колец, браслет и серьги с бриллиантами, и вот все эти драгоценности – вернее, их точные копии, очутились в моих карманах.

Когда я вернулся домой в нашу квартирку, окна которой выходили на задний двор, я взглянул на все как бы глазами нового человека и поразился той скудости и убожеству, в которых жил доныне.

– Теперь у нас начнется новая, хорошая жизнь, – сказал я тете Клаве. – Для начала дарю тебе эти серьги.