Кашель проходит, и она выпрямляется, дыша, словно пробежала марафон.

- Остались дома.

Россо бросает взгляд на дверь вестибюля, потом на меня, потом на Джули и Нору.

– Девочки, отведёте её домой и проследите, чтобы она приняла таблетки? Мне нужно идти к воротам.

Девушки кивают и берут Эллу под локти. Я следую за ними.

– Р, - говорит Россо. - Мне бы хотелось, чтобы ты пошёл со мной.

Я смотрю на Джули, потом перевожу взгляд на Россо, думая, что я ослышался.

– Пойти с вами?

– Да, к воротам.

Я стою в нерешительности.

– Зачем?

– Не знаю, зачем. Но я хочу, чтобы ты был там.

Я бросаю на Джули взгляд полный отчаяния. «Там» - последнее место, где мне

хотелось бы быть. Я хочу вернуться домой, заделывать дыры и драить полы, сидеть рядом с ней на старом рваном диване, читать детские книжки, она помогала бы мне выговаривать слоги, смотреть, как она готовит омлет, а потом есть его, и говорить себе — это еда, это еда, люди — не еда, а вот это — еда.

Я хочу быть наедине с ней, а не с этой кучей шумных людей, которые обсуждают военные операции. Я только-только стал человеком. Мой уровень — книжки про Любопытного Джорджа. Я не готов к такому.

–Иди, - говорит Джули, но в её глазах читается беспокойство. - Я найду тебя позже.

Россо терпеливо ждёт. Он знает о моих страхах. Мы потратили множество вечеров на их обсуждение, сидели в его библиотеке и он давал мне советы. Но сейчас в его взгляде нет сочувствия, только решимость. Мужчина говорит мужчине, что должно быть сделано, и доверяет это дело ему.

Я хотел бы быть человеком. Я хотел бы быть частью этого мира. Хотя этот мир не уютный дом, а поле боя. Я думал, что у меня будет больше времени, чтобы подготовиться, но есть один урок, который я успел усвоить за свою короткую жизнь: ничего не происходит тогда, когда ты к этому готов. Ты говоришь жизни: «На счёт три!», а она делает на «два»...

Я отхожу от Джули и киваю Россо. Мы идем к Воротам.

СЕЙЧАС конец июля, и средняя температура колеблется около сорока

восьми градусов. Несколько поколений человечество адаптировалось к новому климату, но, тем не менее, все на Стадионе обливаются потом. Моему разрушенному телу некогда было восстанавливать потоотделение — оно было слишком занято повторным изучением более важных функций, так что жара печет моё немаринованное мясо. На этот раз я благодарен Стадиону за его нагромождение трущоб — пятиэтажки из заплесневелой фанеры и ржавого металла погружают в тень большую часть территории и остужают духовку до более приемлемых для жизни тридцати семи.

– Мне бы хотелось объяснить понятнее для тебя, - говорит Россо, пока наши ботинки чавкают по расплавившемуся асфальту. На самом деле улица - не более чем грубо вымощенная тропинка, слишком узкая, чтобы мы могли идти рядом, поэтому я иду следом за ним и могу только догадываться о выражении его лица. - Единственное, что я могу сказать: я верю, что ты важен.

Я ничего не отвечаю.

– То есть, ты значишь что-то важное. Ты и такие же, как ты. И мне очень интересно понять, что же это.

Я по-прежнему молчу. Он оборачивается ко мне.

– Для тебя это чересчур? Я киваю.

Он улыбается и продолжает шагать.

– Извини. Я уверен, что ты и без меня достаточно натерпелся.

– Я не важный, - отвечаю я ему в затылок. - Я... бессильный.

– Почему ты так говоришь, Р?

Я не собирался вдаваться в подробности, но его мягкий искренний тон развязывает мне язык.

– Я не умею читать. Я не могу говорить. Пальцы меня не слушаются. Мои дети не перестают есть людей. У меня нет работы. Я не могу заниматься любовью. Большинство людей хочет меня убить.

Он хихикает.

– Никто не говорил, что жить легко.

– Но когда-нибудь станет легче?

– Нет, - он снова оборачивается ко мне. - Может, в твоём случае и будет немного легче. Но я бы на это не надеялся. День, когда решатся все твои проблемы - это день твоей смерти.

Мы проходим мимо теплиц — скоплений пятиэтажных парников с туманными облаками зелени, просматриваемой сквозь полупрозрачные стены. Из нижних этажей движется вереница рабочих, согнутых под тяжестью мешков со свежими овощами. Этими усилиями удаётся покрыть только треть продовольственных потребностей Стадиона. Приятное маленькое органическое дополнение к привычной карбтеиновой диете. Чем станут заниматься эти люди, когда исчезнут остатки старого мира? Лекарствами? Оружием? Никто не знает, как они делаются, да и ресурсов для их производства тоже нет. Наше поселение очень старается создать иллюзию самодостаточности, но, как и все остальные города и страны, которые нам предшествовали, оно рассчитывает на тысячи вен, качающих кровь из внешнего мира. Что случится, когда сердце, наконец, остановится?

– Я верю в жестокую правду, - говорит Россо после недолгого молчания. - Но должен признаться, сейчас я сомневаюсь в том, что сказал.

– Почему?

Мы проходим мимо детского дома и смотрим в окна. Почти в половине из них одинокие детские лица. Ребятишки опираются подбородками на сложенные руки и разглядывают улицу, ища какой-нибудь намёк на то, что их жизнь может измениться.

– Когда-то давно у меня с одним молодым человеком состоялся похожий разговор.

Я замедлил шаг и немного отстал от него, но, кажется, он не заметил.

– У него была другая жизнь и другие проблемы, но он задал мне похожие

вопросы, и я ответил ему то же самое, - он опустил глаза, рассматривая нескончаемый мусор под ногами. - Вскоре после нашего разговора он погиб, и я надеюсь, что это был его выбор. - Пивная банка. Гильза. Фрукт, сгнивший настолько, что его невозможно опознать. - Возможно, тебе не стоит меня слушать.

Я почувствовал тяжесть в желудке. Я не вспоминал Перри Кельвина очень давно. В моей новой жизни столько радостей и страхов, что очень легко забыть ту, которую я украл, чтобы получить её. Вкус его мозга. Буйство его воспоминаний. Его насмешливый голос в моей голове — мы были друг для друга проводниками, но не напарниками в некой внутренней экспедиции.

Россо идёт молча, наверное, ожидая ответа. Мне лучше было бы помалкивать как обычно, но он хороший человек, и у него тяжёлая жизнь. Я знаю кое-что, что его утешит. И неважно, каким ужасным образом я это узнал.

– Вы много значили для Перри, - говорю я ему. - И ваши советы тоже. Он оглядывается на меня.

– Всё к тому шло. Вы его почти переубедили. Но просто... было уже слишком поздно.

– Откуда ты знаешь? - спрашивает Россо, глядя прямо перед собой. - Я могу поверить, что Джули рассказывала тебе о нём... но не так много.

– Я... прочитал его книгу, - говорю я, раздумывая, как увильнуть от всей правды. - Которую он писал перед смертью.

– Я думал, ты не умеешь читать.

– Я... пролистал?

Россо делает еще несколько шагов, потом встряхивает головой.

– Я и не знал, что он писал книгу. От этого еще грустнее.

– Грустнее?

– Сдаться на середине пути. Оставить незаконченными столько дел... - его голос дрожит и стихает.

Перебор. Я знаю — нет объяснения тому, что я сейчас собираюсь сказать, но раз уж я подошёл к краю, надо прыгать.

– Он закончил её. В некотором роде. Он написал свою лучшую книгу... посмертно.

Россо замирает на середине шага, потом продолжает идти.

- Он не ушёл навсегда, - я слышу, как я говорю, но слова оказываются на языке минуя мозг. - Его жизнь закончилась, но не исчезла. Он всегда будет существовать.

Россо останавливается. Оборачивается. Если он спросит, что я имею в виду, я