В воде неглубоко, но моя растерянность превращает её в пространство без дна и поверхности. Мусор оборачивается вокруг меня, как щупальца, тащит в огромную пасть.

«Этого недостаточно, - говорит он. - Ты не оплатил наш долг».

Но я его не слушаю. Я думаю о Джули, надеясь, что она далеко отсюда, но всё же желаю её присутствия. Когда я представлял, как закончится моя третья жизнь, во всех вариантах, какими бы мрачными они ни были, она была рядом, когда я закрывал глаза. Я никогда не думал, что будет так.

Я сильно ударяюсь обо что-то, и, когда чёрная вода исчезает в глубокой черноте, мысли становятся безмолвными. Просто импульсами любви, которые я выкрикиваю в пустые залы, надеясь, что кто-то услышит их и запишет.

ЭТО КОНЕЦ.

Я просыпаюсь рядом с женщиной. Не знаю, с какой именно. Глаза горят, голова пульсирует, - такое бывает даже от дорогой выпивки. Неважно, сколько ты за неё заплатил, утром заплатишь снова.

Привет, - шепчет женщина, и я узнаю её голос. Моя помощница. - Ты живой? Я стону.

Ты сегодня работаешь? Я стону громче.

Ты когда-нибудь остановишься?

Я поворачиваю голову на подушке. Моя помощница опять смотрит на меня взглядом, который кажется мне вторжением в мой дом.

Здесь война, - говорю я.

А когда не было войны?

Я вздыхаю носом, чувствуя своё гнилое дыхание.

Не надо. Не сейчас.

Я просто интересуюсь. Знаешь, у тебя есть выбор. Он есть у всех.

Если бы это было правдой, тебя бы здесь не было.

Я вижу, как она отводит взгляд. Вежливое любопытство уступает место отвращению, и я расслабляюсь.

Она натянуто улыбается и начинает прикасаться ко мне, и, хотя я устал, болею и меня тошнит, я отвечаю. Мы целуемся шершавыми губами и острыми языками.

Мы растираем наши раны. Желудок крутит, каждое движение отдаётся в голове, но я продолжаю. Я жду продолжения. Не знаю, от кого именно, но чувствую необходимость в этом.

После долгих потных усилий я достигаю цели. Мозг неохотно, мелкими порциями отдаёт свою награду. Всего несколько толчков удовольствия — наравне с хорошим чихом. По мере того, как ощущение исчезает, в темноте своего разума я понимаю, что хочу схватить его и тащить назад, не желая признать, что это всё, что я получу. Но это всё, что я получу.

Я откидываюсь на кровати, закрыв глаза и открыв рот. Она шепчет что-то, что должно быть чувственным, сильно переоценивая то, что мы только что сделали, но я падаю сквозь кровать. Я падаю сквозь пол и землю, попадая в тёмную пыльную комнату, полную дохлых червей, полок с покрытыми грибком книгами из бумаги, пергамента, камней, клея, с клинообразными линиями, пятнами цвета охры и царапинами, появившимися до образования языка.

Я достигаю другой высшей точки. Меня выворачивает на подушку. Потом я встаю и отправляюсь на работу.

* * *

Меня тошнит от всего этого, - говорит он. - Разрабатываешь эту старую дыру с дерьмом, окружённую мешками с песком в тенях высоток в центре города. А кучка головорезов в размалёванных танках надирает нам зад. Блин, это стрёмно.

Он кружит по наполненному эхом пространству своего кабинета, потягивая скотч из хрустального стакана, а я сижу на диване, раскачиваясь и потея.

Нам нужно расширяться.

Расширяться? - я проглатываю кислятину во рту. Лицо горит и ломит. - Я думал, мы и так слишком много откусили.

Нет слова «слишком». Ты когда-нибудь видел, чтобы собака уходила от еды? Все в природе знают, что нужно продолжать есть.

Мы теряем рабочую силу. Мы кое-как удерживаем Манхэттен. Если районы объединятся, они превзойдут нас по численности.

Вот поэтому нам и надо расширяться. Слушай, я расскажу тебе секрет, - он садится на диван напротив и наклоняется ближе. - Мы захватим западное побережье.

Его голос звучит приглушённо, как радио, сражающееся с помехами. Я изо всех сил стараюсь заставить горло работать.

Мы не можем... как мы это сделаем? Как мы... будем контролировать такую территорию?

Он ухмыляется.

Мы захватим ЛОТОС.

Как?

Мы уже много лет подбираемся к источнику. Мы знаем, что он где-то в Южной Каскадии. Наводняем регион своими людьми, захватываем каждое убежище и начинаем прессовать лидеров, пока тайна не выйдет наружу. Гарантирую, уже через год мы будем кричать с крыши BABL.

Комната пульсирует, будто я нахожусь под водой. Лоб становится мокрым.

Да, сейчас у нас руки заняты районами. Здесь всё может пойти плохо. Но если мы возьмём под контроль канал, мы окажемся в каждом доме, баре и бункере. Мы будем знакомым лицом, известной фамилией, мы больше не будем сражаться, потому что они будут отдавать нам всё, что мы захотим. Всё, что мы скажем, станет истиной, потому что мы будем единственным голосом.

Я открываю рот, чтобы задать вопрос, или, может, выразить сомнение, но раздаётся только отрыжка.

Он улыбается ещё шире, видя, как я борюсь.

Давай, Р... Блевани мне на пол. Это волнующий момент, а ты — ребёнок чувствительный, поэтому делай всё, что нужно, чтобы это пережить.

Я перевешиваюсь через край дивана, моё тело готовится принять его приглашение.

Но когда ты всё выпустишь, давай обсудим особые моменты. Я хочу, чтобы ты возглавил первую волну.

Я чувствую вибрацию в полу. Она едва заметна, и мой дед не реагирует на неё, поэтому я списываю всё на свою пульсирующую голову. Сложнее объяснить рябь в его стакане, но вскоре желудок отвлекает меня от этих мыслей.

* * *

Когда это происходит, меня нет на земле. Я нахожусь в тысячах метров над ней, в самолёте с двумя двигателями, глотая двойную дозу Драмамина. С последней пьянки прошло несколько недель, но я никак не могу избавиться от тошноты.

Доктора компании приписывают причину тошноты моей тревожности, и звучит достаточно правдоподобно. В конце концов, мы на полпути к поражению в войне.

Мистер Атвист отправляет меня на запад, и, хотя у меня есть миссия, я подозреваю, что существует другая причина, чтобы выслать меня из Нью-Йорка. Я

Драмамин — таблетки от укачивания.

подозреваю, что она связана с огнём и дымом, которые поднимаются с улиц нижнего Манхэттена. Доклады из филиалов перестали поступать. Руководители были казнены. Стихли танковые выстрелы вдалеке. Мистер Атвист знает, откуда дует ветер, и хочет, чтобы его наследник был в другом месте, когда дерево рухнет.

Заманчиво чувствовать этот жест, чувствовать себя любимым — но я не могу даже думать об этом без смеха. Я знаю, кто я для своего деда. Я не человек, я - Семья. Я ДНК и наследие, транспорт, который отвезёт его в будущее. Ничего более.

Так что, когда я вижу пыль, поднимающуюся над городом, когда вижу, как небоскрёбы качаются, будто деревья, а самые старые из них ломаются и гнутся, когда прижимаюсь лицом к окну и гляжу, как здание Атвист Билдинг начинает рушиться и падать, тогда я не уверен в том, что чувствую. Когда я слушаю по радио его голос, исчезающий в пузырящемся визге помех BABL, но слышимый до конца, я не знаю, как трактовать его слова.

«Значит, это всё — сон? - рычит он сквозь звук бьющегося стекла. - Никаких правил, случиться может что угодно? Пошло на хер это место. Пошёл на хер новый мир. Продолжай выполнять свою работу, слышишь меня? Это не конец. Я никогда не остановлюсь. Я никогда...»

В самолёте повисает мрачная тишина. Команда смотрит на меня. Помощница смотрит на меня. Я ничего не говорю, потому что ничего не изменилось. Мы продолжаем делать свою работу. Мы улетаем из Нью-Йорка, пока он корчится и содрогается под нами, и пока мы скользим по пустым пространствам, я вижу что-то странное, но всё больше и больше узнаваемое: рябь на горизонте. Едва заметные изменения в топографии. В голубизне повисли блестящие формы, которые я заметил лишь краем глаза, и которые исчезли прежде,чем я смог бы их описать.