— Потому и утаил это дело, что храпунов в космос не берут, — не без цинизма ответил он. Затем добавил примирительно: — Но ведь вы-то спали спокойно, я сам два раза от своего храпа просыпался, а вы, извиняюсь, всю ночь как сурок дрыхли.

— Дело не во мне, — уточнил я. — Дело в том, что вы солгали.

— Очень прошу вас: не докладывайте начальству об этом факте, — просительно произнёс он.

— Не волнуйтесь, «об этом факте» докладывать я никому не собираюсь. Даже если бы ваш храп мешал мне, я бы никому не сообщил об этом. Волей СЕВЗАПа и Терентьева вы мой товарищ по плаванию, а какой же воист станет подводить своего товарища!

— Спасибо вам!.. А как вы думаете, вот эта штуковина меня не выдаст? — Он постучал пальцем по своему спецбраслету.

— Не беспокойтесь, браслет засекает все соматические и психологические изменения, однако ведь для храпящего храп не болезненное, а естественное явление.

— Да, к сожалению, это не болезнь. Будь это болезнь, медики давно бы её под корень вырвали. Эх, знали бы вы, сколько я в жизни натерпелся из-за этого «естественного явления»! Даже в интимном плане…

— Насколько мне известно, в своё время корабельный врач Губаровский-Семченко опубликовал в «Военно-медицинском ежегоднике» реферат «О некоторых неучтённых возможностях по преодолению ночного храпа». Помнится, он рекомендовал…

с раздражением перебил меня Белобрысов. — Ничего из опытов его не вышло. Я был у этого Губаревского на приёме, за месяц вперёд записался, медсестре коробку конфет всучил, — а результаты…

— Позвольте, позвольте! — прервал я своего собеседника. — Ведь этот врач жил в двадцатом веке!

— Ах да, я фамилию перепутал, я у другого врача был, — небрежно поправился Белобрысов. — А об этом Губареве я читал где-то… Нам на завтрак топать пора.

Мы направились в кают-компанию. Во время завтрака я думал о том, что Белобрысов настолько прочно приклеил себя к излюбленному XX веку, что порой теряет чувство реальности. Вполне ли здоров он психически?

А теперь, Уважаемый Читатель, я опять отсылаю Вас к «Общему отчёту», где подробно изложены все наши учебно-практические успехи на «Балтии» и все реальные тесты, которым мы подвергались, а сам приступаю к описанию последнего дня нашего испытательного плавания.

Плавание это окончилось на две недели ранее, нежели мы, испытуемые, предполагали. Накануне мы попали в шторм, он настиг нас в Тихом океане возле острова Нарборо (группа Галапагосских островов). «Балтию» так валяло, что один из тетраментоновых двигателей сорвался с квантомагнитной подушки и при этом повредил основной комплексатор. В результате судно потеряло ход. В течение нескольких часов основная команда и испытуемые были заняты авральным ремонтом. Под утро группу, в которую входили мы с Белобрысовым, подсменили; отдыхающим приказали спать не раздеваясь. Мы спустились в каюту и уснули.

Внезапно я был разбужен: кто-то толкал меня в бок. Затем я услыхал голос Белобрысова:

Моя способность к осмысленным действиям в первую секунду пробуждения квалифицируется как 1:973 по скользящей схеме Латон-Баттеля. Поэтому, мгновенно осознав опасность, я вскочил с койки, надел спасательный жилет, вынул из ящика стола свою незаконченную статью (я писал её урывками на «Балтии», используя каждую свободную минуту) «О вспомогательных действиях броненосцев береговой обороны во время первой мировой войны» и сунул её в водонепроницаемый карман. После этого обратился к Белобрысову, с которым уже месяц был на «ты»:

— Паша, я готов. Но ты уверен, что мы действительно тонем?

— Стёпа, ты так и смерть свою проспишь! — ответил он. — Я проснулся от здоровенного толчка. Или на нас кто-то наехал, или мы сами на что-то напоролись. И уже сигнал опасности передавали.

Тут из радиоустройства, вмонтированного в потолок каюты, послышался голос капитана «Балтии»:

— Повторяю! Пробоина ниже ватерлинии по левому борту в носовой части! Всем занять свои места согласно аварийному расписанию!

Мы поспешили на палубу и там, держась за леера, встали возле спасательного бота номер 19. Судно дрейфовало лагом к волне. По океану шла крупная зыбь. «Балтию» мотало, и всё явственнее ощущался крен на левый борт и дифферент на нос. Почти все члены команды были вполне спокойны, лишь у очень немногих на лицах отражалась растерянность.

Когда один особенно высокий вал окатил нас по самые плечи, Белобрысов, приблизив губы к моему уху, вдруг произнёс с какой-то зловещей задушевностью:

— Хорошо бы нам в этой обстановке малыша на двоих раздавить, а?

Бедняга от страха сошёл с ума, мелькнула у меня зловещая догадка. Хочет убить какого-то ребёнка и подговаривает меня стать соучастником преступления. Он даже не помнит, что на «Балтии» только взрослые.

Однако, когда следующая большая волна оторвала одного из испытуемых от борта и потащила по палубе, Павел мгновенно среагировал, кинувшись на выручку вместе со мной. Вскоре я пришёл к выводу, что он нисколько не испуган происходящим. Я начал догадываться, что «раздавить малыша» — это какая-то идиоматическая ритуальная фраза двадцатого века, которую предки наши произносили в ответственные минуты их бытия. И меня опять поразила ностальгическая привязанность Белобрысова к старине. Даже здесь, на тонущем судне, он продолжал играть свою роль «пришельца из минувшего»!

— Плавсредства не применять! К нам идёт помощь! — послышался голос капитана, и через мгновение в двух кабельтовых от нас из океана вынырнул оранжевый УТС[12]. Он облетел «Балтию» по широкому кругу, — и вокруг гибнущего судна возникло просторное ледяное поле. Спасатель снизился на лёд рядом с «Балтией» и распахнул свои люки, из которых выдвинулись три трапа.

— Всем перейти на УТС! — распорядился капитан. — Плавание завершено, заключительный испытательный тест «Катастрофа в океане» закончен!

Через четыре часа мы были в Ленинграде.

Нас собрали в аудиториуме СЕВЗАПа, где диркосм[13] объявил нам результаты испытаний и сообщил имена тех, кто включён в состав экспедиции. По сумме плюсовых пунктов Павел Белобрысов прошёл первым, я — вторым.

Поскольку все дальнейшие стадии обучения и подготовки подробно изложены в «Общем отчёте», мне хотелось бы сразу перейти к описанию полёта. Но прежде я должен объяснить Уважаемому Читателю, почему наш межпланетный корабль получил такое странное имя — «Тётя Лира».

По давно установившейся традиции наименования межпланетным средствам сообщения дают те, кому предстоит лететь на них; производится некая жеребьёвка, в которой участвуют все члены экспедиции. Когда наш корабль был спущен на воду со стапеля судоверфи, диркосм СЕВЗАПа созвал всех нас и вручил листки бумаги, чтобы каждый написал то название, которое следует, по его мнению, присвоить кораблю. Написав на своём листке «Адмирал Кубриков», я вручил его диркосму. Остальные тоже сдали ему свои листки. Все бумажки диркосм (человек, в полёте не участвующий) перемешал, перетасовал и направился в ближайший сад. Наименователи все шагали за ним, соблюдая дистанцию в двадцать шагов. Когда в аллее сада показалась молодая женщина, ведущая за ручку девочку лет четырех, диркосм подошёл к ней и спросил, умеет ли ребёнок читать.

— Нет, что вы! — ответила мать. — Читать Маруся ещё не умеет.

— Тем лучше! — сказал диркосм и, разложив на земле бумажки, попросил ребёнка выбрать одну из них и отдать матери. Девочка так и сделала.