Дёргаясь тонкими стволами, прямо с колёс ударили четыре малокалиберные зенитки. Вскоре они замолчали и уже не открывали огня: наверное, кончились снаряды.

Алексей встрепенулся, резко тормознул и высунулся из кабины. По чистому голубому небу клин за клином медлительно плыли «юнкерсы». Над ними гасли в прозрачном воздухе белесые комочки зенитных разрывов.

Не одну бомбёжку испытал Якушин в Москве за первые месяцы войны, но никогда ещё ему не доводилось встречаться вот так, в открытую, с немецкими самолётами. Они летели уверенно и нагло над неоглядной степью — его землёй.

«Юнкерсы» шли плотным строем, их нудный, с присвистом и клёкотом гул сотрясал воздух. Забирая влево, девятки пикировщиков подворачивали к дороге.

Колонна тягачей с орудиями, грузовых автомобилей, растянувшаяся по пыльному большаку, пружинисто задёргалась, заходила. Иные машины рванули вперёд, иные остановились. Из них выпрыгивали люди, отбегали, падали на землю.

Алексей тоже выскочил на обочину, перемахнул через неглубокий кювет и побежал по зелёной озими. Он неотрывно глядел на самолёты, они как бы притягивали его. Головной пикировщик — чёрный излом крыльев, сверкающий винт — клюнул носом и, круто снижаясь, пошёл точно на него, Якушина.

То ли споткнулся, то ли его свалил страх — Алексей упал. Тут же, инстинктивно, он хотел подняться, но в голове пронеслось много раз слышанное: «Не бежать, не бежать, при бомбёжке не двигаться». Он перекатился на бок — и тотчас же в глаза чёрными крыльями впечатался «юнкерс», он закрыл небо, землю, дорогу, машины — все. Ничего не было, кроме крыльев и с тоской ожидаемой бомбы. Уж скорей бы, скорей! И она оторвалась из-под крыльев — неожиданно огромная, тоже чёрная, и вдруг развалилась, а из неё хлынули и понеслись густым посевом какие-то чёрные горошины. В тот миг он ещё не понимал, что пикировщик сбросил кассету, начинённую десятками мелких бомб.

Якушин закрыл глаза. Теперь не было на свете ничего, и его, Алексея, тоже не было. Но тут, отзываясь где-то внутри, в сердце, в желудке, часто и дробно заколотили взрывы, и сквозь плотно зажмуренные веки дробились ослепительные вспышки. Они погасли. Он понял, что первая опасность миновала, и открыл глаза.

Другой чёрный «юнкерс» шёл на него, распластав крылья. И все повторилось сначала. Потом ещё раз, ещё, ещё… Он умирал и оживал, умирал и оживал.

Но все дольше не закрывал глаз, задерживая взгляд на рвущихся книзу, неистово ревущих машинах. Он теперь уже мог различить и блеск стёкол, и сизое брюхо самолёта, и черно-белый крест на плоскостях, и кривые, как когти, шасси. Алексей вдруг вспомнил, что бойцы называют этот самолёт «лаптежником».

Когда первая волна «юнкерсов» схлынула, Якушин был уже способен приподняться на руках и оглянуться. Сквозь завесу дыма и пыли угадывались очертания машин и орудий. Они стояли на своих местах и были как будто целы. Правда, впереди поднимались аспидно-чёрные столбы дыма: наверное, горела солярка. Вокруг — в десятках метров и дальше — светлая молодая озимь была изрыта чёрными оспинами воронок. Их было так много и они легли так близко друг от друга, что Алексей теперь уже вполне осознанно перепугался: вот упади та бомба чуть правей — и от него мокрого места бы не осталось!

А люди? Он стал их высматривать. Ближе всех, почти у самой его полуторки, находился человек, густо присыпанный пылью. Поджав по-портновски ноги, он сидел в мелком придорожном кювете. В плечо его плотно был вставлен затыльником приклад карабина. Человек не спеша стрелял вдогон улетающим самолётам, потом отложил карабин и охрипшим голосом лейтенанта Бутузова сказал:

— Не бежать, на второй заход пойдут.

Алексей, не решаясь встать, на локтях продвинулся ближе к большаку и теперь точно узнал взводного, а тот — его.

— Якушин, ты и по-пластунски умеешь?

Было необыкновенно радостно слышать этот насмешливый голос. Лейтенант, как всегда, был деловит, серьёзен, и рядом с ним Алексей чувствовал себя спокойнее.

— А вы так всю бомбёжку и просидели? — спросил Якушин.

— Эге.

— И стреляли?

— Стрелял.

— У вас ведь «вальтер». Где же карабин взяли?

— Твой и взял, ты его в кабине оставил.

— Из карабина самолёт не собьёшь, — Якушин придвинулся ещё ближе.

— Как сказать. Сбивали. Редко, но бывало. Да не в том суть. Главное, есть за что подержаться.

— Подержаться?

— То-то и оно. Оружие в руках — и на душе веселее, ты вроде при деле.

— Воздух! Воздух! — послышались голоса.

Пикировщики, как и предвидел лейтенант, повернули на второй заход. Теперь они разбились на звенья по три и спустились низко, зависли над дорогой.

— Дайте карабин, — решился Алексей.

— Держи. Не теряйся, понял? Живы будем — не помрём.

Второй налёт «юнкерсов» был куда опасней первого. Убедившись, что зенитного прикрытия нет, немецкие лётчики вконец обнаглели. Они снижались и, по-коршуньи высматривая цели, ударяли пушечным огнём.

Алексей и не заметил первого самолёта, только тень пронеслась. Бешеный рёв услышал, когда пикировщик, просверлив воздух над колонной, взмыл ввысь. Удар ветра и мгновенный ужас вжали Якушина в придорожную пыль. Прильнув к земле, он ощутил под собой твёрдое тело карабина, и в секундную передышку перед заходом второго «юнкерса» вспомнил слова взводного: «Живы будем — не помрём».

Он уцепился за карабин, как утопающий за соломинку. Прижмурившись, выставил перед собой оружие, не целясь, ощупью нашёл спусковой крючок и нажал на него. Больно толкнуло в плечо. Он подумал, что плохо, нетвёрдо держит карабин. Вдавил в плечо приклад. Потом передёрнул затвор и опять нажал крючок. Он стрелял, не разлепляя век, не видя штурмующих самолётов.

Почувствовав пустой щелчок вместо выстрела, открыл глаза: обойма вышла. Полез за другой в патронную сумку на поясе, достал и сменил. Над колонной пластался последний из пикировщиков. Самолёт налезал, натыкался на ствол карабина, и Алексей, испытав мгновенную решимость, связал все вместе — узкую щёлку прицела, дрожащий пенёк мушки и чёрную массу надвигавшегося пикировщика. Он выстрелил и подумал, что попал, попал, не мог не попасть.