Противясь этой мысли, он подлез под корму «крокодила», рывком выдвинулся из-за укрытия, обеими руками ухватил Бюрке за полы мундира и потянул на себя. Тощенькое тело словно бы упиралось, стало тяжёлым и неподатливым. Сбивая коленки, натужно выгибаясь, Алексей поволок раненого, за которым тащился автомат. Но, поворачиваясь, чтобы приподнять Бюрке и прислонить к борту машины, он вдруг почувствовал хлёсткий, как железным прутом, удар по ноге и на миг замер.

Удар погас. Ещё не понимая, что произошло, Алексей усадил хрипевшего Бюрке, подобрал автомат, стёр со ствола пыль, положил рядом, и только тогда ногу наскозь прошила слепящая боль.

Алексей подавил крик — сквозь боль остро и отчётливо пробивалось в сознании: услышат немцы и догадаются о беспомощности.

От сделанного усилия захолонуло сердце, на лбу выступила испарина.

Это продолжалось секунды, а потом наступило облегчение и с ним неожиданная радость: «Да, ранили, да, да, а я держусь, и мне не страшно: я и сам не знал, какой я сильный, крепкий, упорный человек!»

Он прислушался к рваным, коротким очередям автоматов, к звяканью о металл, вжиканью и посвисту пуль, Подумал, что надо бы перевязать рану, но гораздо важней отстреляться, показать немцам, что действует и не даст им сделать ни шагу. Уперев автомат магазином в гусеницу, Алексей из-за кормы, не целясь, выпалил очередь.

Его охватила неуёмная жажда деятельности. Оставив оружие, волоча ногу, он перебрался к двигателю. Прихватил карабин, приладил его меж фарой и радиатором и дважды подряд опять выстрелил.

У него две огневые точки. «Крокодил» — его дот, его крепость, он ещё повоюет!

Задержавшись на коротком пути к автомату, надёжно прикрытый кузовом и катками, он сорвал ремень и стал туго перепоясывать им ногу у самого паха. И вдруг услышал за спиной топот. Обернулся. В сотне метров два фашистских солдата короткими перебежками огибали тягач. Что делать? До автомата не успеть дотянуться, опередят, откроют огонь. А если гранатой? Лимонка в кармане. Выхватив её, Алексей мигом выдернул чеку. Осталось размахнуться и бросить, как вдруг судорога пронзила руку острой болью.

Ладонь окаменела, пальцы намертво сжали лимонку с выдернутой чекой.

Неожиданная беда поразила своей неотвратимостью. Спазм длился секунды, но эти мгновения беспомощности казались бесконечными.

Алексей стал мысленно приказывать себе: «Не сдавайся. Ты держишь в руке смерть. Но ты можешь, ты должен заставить своё тело слушаться. Только спокойно. Ну, глубже вздохни, ну, повернись, взгляни, что делают фрицы… Они перебегают, все ближе…»

Алексей почувствовал: спазм ослабевает. Пальцы свободнее ощущают ребристый металл и прижатую к нему спусковую пружину. Превозмогая боль, развернулся и сплеча, что было сил, швырнул лимонку в бегущих врагов.

Грянул взрыв, пронеслись свистящие осколки.

Якушин поднял голову. В трех десятках метров от него, распластавшись, неподвижно лежали оба немецких солдата.

Оставались ещё двое.

Повернувшись к машине, Алексей посмотрел на Бюрке. Безмолвный, пепельно-серый, тот широко открытыми глазами следил за ним, Алексеем. Живыми в глазах были только зрачки.

Сузившиеся, точечные огоньки, они плавали как догорающие фитильки в парафиновых плошках, угасая и вспыхивая.

Со щемящей жалостью Алексей кивнул Бюрке, через силу улыбнулся и пополз к автомату, торчащему над гусеницей.

Он стал и командиром, и гарнизоном крохотной железной крепости. Мысленно приказывая, сам же выполнял приказания. Ни на секунду не останавливаясь, маневрировал, метался вдоль стены — металлического бока «крокодила» — от бойницы к бойнице. Черпал из цинка патроны, набивал обойму, вталкивал в карабин и стрелял. Сменив магазин, полосовал из автомата.

Дважды или трижды он схватил фигуры немцев, распластавшихся на озими, бил в них, но не понял ещё, попал или нет.

Он проползал свой путь все хладнокровней, расчётливей и спокойней вёл огонь. Когда в ответ забил единственный автомат, он понял, что одним противником стало меньше.

Якушин ещё долго держал оборону, изнемогая от усталости и боли, глотая пропитанный запахом солярки, крови и пороховой гари воздух. Он не заметил, как, вспыхнув в последний раз, померкли огоньки в глазах Клауса Бюрке. Не услышал, как по степной дороге, с востока, нарастая, поплыл гулкий, с перезвоном стук моторов.

Он стрелял и стрелял.