Выехав на шоссе, Дмитрий Андреевич неожиданно повернул не в Климово, а в Андреевку – вдруг неудержимо потянуло к матери, он не был у нее больше месяца. С досадой вспомнил, что не выполнил ее просьбу: Ефимья Андреевна просила привезти дрожжей для теста, а он все забывал… У него район, как говорится, на шее, а тут дрожжи!.. Заехал в первый попавшийся на дороге магазин – дрожжей, конечно, не было, устроил нагоняй продавщице, а потом стыдно стало: она-то при чем, если дрожжи уже который месяц не привозят?..

И, только сворачивая у висячего моста с шоссе на проселок к Андреевке, почувствовал, как вернулось хорошее настроение. Тут каждая тропка исхожена с детства, а когда был в партизанах, все окрестные леса-болота изучил. Дорога тянулась вдоль железнодорожных путей; не доезжая моста через Лысуху, увидел впереди женщину в платье с короткими рукавами. Что-то в ее фигуре и тяжеловатой походке угадывалось знакомое. Поравнявшись, притормозил, женщина обернулась, и он узнал Александру Волокову. Ее светлые глаза без всякого удивления смотрели на него. Располнела, но еще неплохо выглядит для своих лет, в русых волосах, стянутых на затылке в тугой узел, не заметно седины.

– Садись, подвезу, – открыв дверцу, предложил он.

– Тут недалече, – произнесла она своим резким голосом. – Да и не привыкла я разъезжать на машинах.

Глаз не отводит, ничего в них не прочтешь. Он знал, что ее вызывали, спрашивали про мужа Карнакова-Шмелева, но она ничего не смогла рассказать, потому что давным-давно в глаза его не видела… Дмитрий Андреевич был убежден, что Александра до войны и не подозревала о вражеской деятельности своего мужа.

– Как живешь-то… Шура? – спросил Дмитрий Андреевич.

– Как все живут, так и я…

– Младший-то твой, Игорь, так и не объявился?

– Тебе-то что? – холодно посмотрела она на бывшего мужа. – Игорек не имеет никакого касательства к своему батьке. Небось и не помнит его.

– Значит, жив?

– Откуда я знаю, – с затаенной болью вырвалось у нее. – Неужто начисто забыл мать? Был бы жив, уж, наверное, какую-никакую весточку подал бы…

– До свидания, Шура, – Дмитрий Андреевич тронул «виллис», Александра чуть отступила и, все так же прямо глядя ему в глаза, уронила:

– Павел приехал, а ко мне глаз не кажет… Мать я ему али не мать?

В голосе не жалоба, не просьба повлиять на сына, а все та же затаенная боль. Двух сыновей родила Александра, и нет рядом ни одного: Игорь как сбежал из дома, так и сгинул, Павел, хоть и часто бывает в Андреевке, к матери не заходит. А ей самой гордость не позволяет переступить порог дома Абросимовых.

Подъезжая к дому, Дмитрий Андреевич вдруг подумал, что, если бы не развелся он с Шурой, может, все по-другому бы у них сложилось. Он до сих пор не знает, любил ли ее, но вот эта случайная встреча всколыхнула в его душе что-то далекое, волнующее… Горяча была Саша, ох как горяча! Даже пугала его подчас своей страстью. А Рая, наоборот, холодна, равнодушна. Живут рядом, а любви и понимания между ними нет. Встретятся вечером дома – и поговорить не о чем, да и с дочерьми не найти ему общего языка. Оно и понятно, девчонки тянутся больше к матерям. Что уж скрывать! Давно он понял, что чужие они с Раей… Понял, а вот живет, не в третий же раз ему жениться? Встречаются хорошие, умные женщины, но, как говорится, обжегшийся на молоке дует и на воду… Да и работа у него такая, что весь на виду. И честно говоря – наверное, возраст! – ничего уже и не хочется менять в своей жизни.

Хоть с сыном-то повезло. Особенно война, партизанский лагерь их сблизили. Говорят же – сердце вещает. И в мыслях не было сегодня завернуть в Андреевку, а вот потянуло.

Остановив машину, открыл дверцу и крикнул:

– Он придет! Ты жди… Шура.

Александра молча шла по обочине и смотрела под ноги, тяжелый узел волос подрагивал на голове. Из клеенчатой сумки, которую она несла, торчал розовый детский сачок на длинной ручке.

«Зачем ей сачок?» – размышлял Дмитрий Андреевич, подъезжая к дому.

– Там тухлая вода и какие-то длинные белые грибы растут, – вылезая из землянки, проговорил Павел. В руке у него грязная, залитая варом бутылка.

– Бутылка выдержанного самогона? – пошутил Дмитрий Андреевич.

– Под нарами валялась, – ответил Павел. – Помнишь, как такими штуками поджигали в сорок втором немецкие бронемашины?

– Подожди, кто же жил в этой землянке? – стал вспоминать Абросимов. – Вася Семенюк и Харитонов… А как звать, уже забыл.

– Кирилл, – подсказал сын.

– А от моей командирской землянки осталась одна воронка. Посмотри, на дне уже сосенка выросла!

– Мы с Вадькой и бабушкой жили между тех двух сосен. Там тоже воронка, – показал сын.

– Черное болото, – задумчиво глядя на колышущуюся на ветру осоку, проговорил Дмитрий Андреевич. – Если бы не мать, мы не переправились бы через него, – одна она знала тропу.

– А каратели побоялись идти за нами, – сказал Павел. – Я, помню, один шаг сделал в сторону – сразу по пояс провалился в «окно». Вадька помог выбраться.

– Пройдет еще десять лет – и от нашего лагеря не останется и следа.

– Ребятишки нашли за Утиным, озером сбитый «юнкере», – вспомнил Павел. – А здорово было бы его приволочь сюда! И хотя бы одну землянку сохранить такой, какой она была в войну.

– Займись, – сказал отец. – Экспонатов тут для партизанского музея хоть отбавляй.

– Музей в лесу? – усомнился Павел. – Все-таки далеко от Андреевки.

– Когда-нибудь люди по крохам будут собирать все, что осталось от войны, – проговорил Абросимов. – И позеленевшая гильза станет ценным экспонатом… Потолкуй с поселковыми комсомольцами. Пусть собирают в лесу военные трофеи.

Павел смотрел в просвет между соснами, хмурил лоб. Сейчас он очень походил на отца.

– Трофеи… – пробормотал Павел. – Мы с Вадькой где-то тут неподалеку зарыли две цинковые коробки из-под патронов. Там немецкий бинокль, парабеллум, патроны, фляга, два ремня с белыми бляхами, ну которые фрицы носили…

– Вспомнишь, – заметил отец.

– Вадька зарывал, я стоял в стороне и наблюдал, чтобы никто не увидел… Кажется, я был вон там! Да нет, там стояла сосна с кривым суком. Ее что-то не видно.

– И мне ничего не сказали, – упрекнул отец.

– Ты бы отобрал парабеллум, – улыбнулся сын. – Да и Семенюк на него позарился бы. Он парабеллумы забирал для разведчиков.

– Отчаянный командир был, – вздохнул Дмитрий Андреевич. – И вас, чертенят, приучил к дисциплине.

– Ты прав, отец, – сказал Павел. – Мы откроем музей партизанской славы. Хотя бы ради памяти погибших.

«Виллис» стоял на травянистом бугре, неподалеку голубело небольшое лесное озеро. Солнце вынырнуло из-за облаков, и бор сразу просветлел, стал прозрачным и теплым. Красивый, голубой с розовым брюшком, поползень совсем рядом с ними скользил головой вниз по стволу.

Когда они вышли к Утиному озеру, Павел предложил выкупаться.

– Я еще в этом году не купался, – с сомнением ответил Дмитрий Андреевич, глядя, как ветер гонит рябь к берегу. Камышовые метелки гнулись, скрипели.

Павел сбросил тенниску, светлые брюки, покосившись на стоящего в нерешительности на берегу отца, выскользнул из трусов и в чем мать родила поспешно бухнулся в озеро, подняв тучу серебристых брызг.

– Здорово! – на все озеро крикнул он. – Вода терпимая, пап!

Светлые глаза сына смотрели на него, сверкали в улыбке белые зубы. Похож на него Павел, а ростом даже чуть выше. И в университете учится на историческом факультете, пошел по стопам отца…

– Эх, была не была! – пробормотал Дмитрий Андреевич.

Быстро разделся и осторожно вошел в мелкую у берега воду. От ступней к коленям поползли мурашки – вода-то холодная! А сын плескался уже почти на плесе, где озеро было темнее, в нем отражалось большое овальное облако. Павел смеялся, что-то говорил, но Дмитрий Андреевич, набрав в легкие воздуха, окунулся с головой и, отдуваясь, саженками поплыл к сыну. Ему вдруг тоже беспричинно стало весело, захотелось закричать что-нибудь озорное на все озеро, но сдержался: уже немолодой, вроде бы и неудобно.