И не начинает извергать длинный поток красноречивых ругательств.

Прошло много лет с тех пор, как меня ругала женщина, еще и так долго. Обливание холодной водой из шланга шокировало вчера, но ее грязные словечки буквально добили.

Ага, она умеет высказаться. Хотя сегодня, видимо, решила не пользоваться своим ртом. И это меня немного тревожит.

- Привет, - мой голос звучит как треснувшее стекло. - Я, гм, спасибо за... ах... - я сглатываю. - Ладно, спасибо.

А люди еще называют меня поэтом.

Она фыркает, словно думает о том же. Я молча жду, пока девушка полностью повернется ко мне лицом.

И когда она поворачивается, то выражение ее лица искажает отвращение.

- Ты выпил то, что я тебе оставила?

- Да, мэм, - я салютую, сдерживая усмешку.

Но девушка просто смотрит на меня, а затем хватает миску и наполняет ее. Ее ботинки стучат об пол, когда она подходит и ставит ее передо мной. Сгусток комковатого белого вещества смотрит на меня из миски.

- Это каша, - говорит она до того, как я могу сказать хоть слово. - И я не хочу слушать ни капли твоей ерунды, просто ешь.

- Ты всегда такая жизнерадостная? - спрашиваю я, забирая ложку, которую она сует мне в лицо.

- С тобой? Да, - она берет свою собственную миску и садится подальше от меня.

- И хоть мала была, жестокость в ней царила, - несмотря на сочную задницу, Элли Мэй ростом не больше метра шестидесяти, и ее телосложение очень хрупкое.

Ее сердитый взгляд достигает своего эпического масштаба.

- Ты только что процитировал Шекспира?

- Увидел эту фразу на тату, - лгу я, потому что так весело ее дразнить. - Там, кажется, было еще что-то до этого, - я чешу подбородок, заросший бородой. - Что-то типа... «Когда она сердита, то остра!»

- Никогда не видела эту фразу в роли татуировки, - бормочет она, с сомнением глядя на меня, а затем принимается есть свою кашу.

Я ласково и невинно смотрю в ответ, а потом мы молча едим. Каша хороша на вкус. Однако консистенция немного вызывает у меня тошноту.

- Напиток был очень даже к месту, - говорю, чтобы нарушить тишину. Раньше мне казалось, что я люблю молчание. Оказывается, на хрен его ненавижу.

- Старый рецепт моего папы от похмелья.

Звенит таймер, и она встает. Затем до меня доносится запах печенья, и рот наполняется слюной. Как голодная собака, я слежу за ее движениями, пока девушка достает противень из духовки и выкладывает золотистые холмики на тарелку.

Как только она ставит тарелку на стол, я беру одно печенье, мои пальцы обжигает его жар, а язык болит. Но это неважно. Они слишком вкусные. Просто рай.

Девушка наблюдает за мной, кривя губы так, словно не может определиться между улыбкой и хмурым выражением лица. А у нее красивые губы, должен признать это. Крайне сексуальные губы, я бы сказал. Тот тип, что, даже несмотря на свой небольшой размер, буквально создан для поцелуев.

- Хочешь масла к печенью? - спрашивает она.

- А это настоящий вопрос? - выдаю я, перед тем как откусить еще кусочек.

Она встает, хватает кружку, как выясняется, с медовым маслом - черт, такая вкуснятина - и наливает нам две чашки кофе, добавляя сливки в обе и даже не спрашивая, нравится ли мне такой кофе. Обычно я пью черный с сахаром, но прямо сейчас не готов жаловаться на это дерьмо. Не в тот момент, когда она может в ответ отнять у меня печенье.

Так что просто съедаю еще один кусочек райского удовольствия.

- Как тебя зовут?

Не могу же я продолжать называть ее Элли Мэй. И опять же, это в прошлом, так что не имеет значения. Но мне хочется просто знать ответ. Сварлива девушка или нет, она позаботилась обо мне, в то время как на ее месте я вызвал бы копов.

Девушка ставит кружку на стол и смотрит мне в глаза.

- Либерти Белл(прим. пер. - дословно переводится как «колокол свободы» – символ независимости в США).

Я задумался бы, не издевается ли она надо мной, но воинствующее выражение на ее лице говорит, что ответ до чертиков серьезен.

- Это... очень патриотично.

Она фыркает и отпивает кофе.

- Это нелепо. Но моим родителям нравилось, а я любила их, так что... - она пожимает плечами.

Любила. В прошедшем времени.

- Значит, ты одна? - я вздрагиваю, как только слова слетают с уст, потому что она напрягается, а ее нежно-серые глаза снова становятся серьезными.

Либерти отталкивается от стола.

- Я отбуксировала твой мотоцикл сегодня утром. Подвезу тебя в город, чтобы ты мог разобраться с механиком.

Я тоже встаю, достаточно быстро, чтобы земля пошатнулась под ногами.

- Эй, постой, - когда она останавливается, чтобы взглянуть на меня, я молчу. Впервые мне нечего сказать. Провожу рукой по запутанным длинным волосам и вспоминаю, что она помыла их. - Ты не хочешь знать, как меня зовут?

Черт, последнее, чего я хочу – назвать ей свое имя. Но так раздражает то, что девушка спешит вытолкнуть меня за дверь. И, черт, я даже не представляю, почему меня это волнует.

Она смотрит на меня, медленно разглядывая, отчего моя кожа зудит. Это не сексуальный взгляд. Скорее осуждающий. И мне явно не хватает удачи. Еще один первый раз.

Ее волосы качаются, переливаясь на солнце, когда девушка качает головой.

- Нет. Не хочу.

И затем она оставляет меня с чашкой остывшего кофе и тарелкой печенья.

Я была одна слишком долго. Теперь не знаю, как вести себя рядом с людьми. Особенно рядом с этим парнем. Вчера он вел себя отвратительно. Был пьян настолько, что не мог контролировать свое тело. Мне следовало оставить его на своем крыльце, вызвать полицию и помыться, пока они увозили бы его задницу куда подальше.

Но я не могла. Не в то время, когда он так пьян. В этом было что-то еще. Не представляю, в чем проблема этого парня. Я только знаю, что, задумавшись о решении вопроса, просто не могла оставить его.

Так я втащила босяка в свою ванную и помыла. В этом не было ничего сексуального. От него ужасно воняло, и парень был в какашку пьян, поэтому мне оставалось только постараться не свернуть его толстую шею за проявленное безрассудство.

Промолчу о том, как я злилась, что должна была уступить свою кровать этому идиоту. Мне бы ни за что не удалось дотащить его вверх по лестнице до гостевой комнаты.

Но теперь, при свете дня, я теряюсь, когда дело касается моего пьяного босяка. Его присутствие в доме крайне ощутимо. Как будто даже комната не может вместить его.

Харизма. Моя мама обычно говорила, что ей наделены лишь избранные. До сегодняшнего дня я никогда не понимала, что она имела в виду. Потому что, даже несмотря на его несвязную речь и очевидное похмелье, этот парень буквально вибрирует жизненной силой. Она пронизывает воздух, словно духи, впитываясь в мою кожу и вызывая желание потереть предплечья лишь для того, чтобы лучше прочувствовать это ощущение, словно, находясь рядом с ним, я тоже становлюсь кем-то особенным.

В этом нет смысла. Но, опять же, у жизни для меня редко находится смысл.

И сейчас, когда парень уже не в жопу пьяный и грязный, я вижу его красоту. Его тело высокое и крепкое, немного угловатое, но сильное, благодаря жилистым мышцам и отточенным движениям. Его волосы всё еще спутаны и спадают на плечи, они - цвета насыщенного черного кофе. Густая неопрятная борода покрывает большую часть его лица, что... если честно, раздражает. Потому что она слишком много скрывает.

Но то, что мне видно, говорит о его красоте. У него дерзкий нос с горбинкой возле переносицы, словно парень однажды его сломал, но в целом форма ему идет. Выразительные скулы и подбородок, мужественно выглядящий под всей этой растительностью.

Однако красивее всего его глаза. Под сенью черных бровей они сияют подобно обсидиану.

Вот как один человек может настолько сильно влиять на вас? Чуть ранее эти глаза следили за каждым моим движением на кухне. Нервировали меня.