Царило возбуждение, слышался смех. Во всем ощущались некий смысл того, что происходят важные вещи, и предвкушение больших денег, которые вот-вот начнут поступать, стоит лишь без особых хлопот широко распахнуть магические дверцы. Но будучи к делам отца ближе чем кто-либо другой, Митч знал, что это только видимая верхушка айсберга, задворки по-настоящему большого по нынешним понятиям бизнеса. Все эти люди, не щадя себя, изо всех сил бежали по бесконечно длинной дороге. Конечно, и ее можно было преодолеть, стать богатым, например откладывая каждый день по доллару. Всего-то каких-нибудь миллион лет!

Всегда спешащий мистер Корлей появлялся в «бойлерной» и исчезал из нее не меньше дюжины раз за день, главным образом он трудился вне ее стен. Его жена, Хелен Дач или Герцогиня, как ее звали за глаза, работала непосредственно в «бойлерной», отслеживая ход сделок, время от времени тоже названивая по телефону, а чаще просто кружась по комнате и наблюдая за всеми. И хотя она была невысокой, одежда никогда не выглядела на ней плохо сидящей. Круглую, небольшую попку всегда плотно обтягивала юбка, а полные, округлые груди выпирали под туго облегающей блузкой. По помещению она двигалась как на пружинах; голос ее звучал отрывисто, а все тело подрагивало в унисон порывистым движениям. Время от времени Хелен слегка наклонялась и по рассеянности, а скорее всего умышленно, когда прикуривала от чужой сигареты или отвечала на телефонный звонок, клала руку на плечо одного из мужчин. Порой же, чтобы дать отдых ногам — так она, по крайней мере, говорила, — присаживалась рядом с кем-нибудь из них на ящик или коробку, служившую стулом, тесня его своими упругими бедрами.

Весь день, и так раз за разом, эти мужчины составляли ее жизнь. Изо дня в день в ее ушах звучали соленые мужские шуточки, глаза ей мозолили сальные мужские лица, а вокруг нее постоянно витала атмосфера плохо скрываемого вожделения. И только по ночам, в номере отеля, где вся обстановка располагала к откровенному сексу, мужчины не было. Муж был, а вот мужчины не было.

Корлей и его жена играли разные роли, и тем не менее шли по жизни вместе. Однако то, что вытягивало из него последние соки, казалось, ей было только на пользу. Создавалось такое впечатление, что все, чего лишался муж, словно переходило к жене. И поздно ночью, когда предполагалось, что Митч крепко спит в соседней комнате, его родители яростно и безрезультатно ссорились.

— Дач, ради Христа!

— Ответь мне, будь ты проклят! Для чего у тебя эта штука? Ты хоть знаешь, для чего она предназначена?

— Ах, дорогуша...

— Нет, нет! Клянусь Богом! Ты совсем не любишь меня, раз не можешь заставить его стоять!

— Дач, всему виной эта проклятая жизнь! Как только найду подходящее место, мы тут же бросим якорь.

— Треп! И в любом случае чего уж такого плохого в этой жизни?

— Ну, я имею в виду другое. Буду искать постоянную работу.

— Ох, да слезь ты с меня, дерьмо! Продавать песок в Сахаре — вот та работа, на которой я тебя представляю!

Возможно, отец был прав. В разряженной атмосфере шальных баксов он медленно загибался от удушья — его легкие утрачивали эластичность. Однако Корлей сознавал, что и мир долин, раскинувшийся у подножия заснеженных вершин, мало ему подходит, поскольку несовместим с бурной жизнью, к которой, хоть она и выматывала из него все жилы, он привык. Даже в молодости Корлей не мог адаптироваться к условиям размеренного существования, а тем более теперь, когда был уже далеко не молод.

Митч менял школы в среднем каждые два месяца. Будучи по натуре смышленым и независимым, умеющим приспосабливаться к переменам, он ловко избегал чрезмерного внимания преподавателей к своей особе, от чего страдали менее удачливые учащиеся. И зачем было к кому-то привыкать, если через несколько недель они уже снимались с места? К тому же Митч был толковым, вел себя вполне прилично и в некоторых отношениях во многом превосходил своих сверстников. Так что родители особенно не беспокоились о сыне, не осложняли ему и без того нелегкую жизнь, даже если он позволял себе некоторые шалости и нарушал общепринятые правила.

Так продолжалось до тех пор, пока Митч не добрался до второго курса высшей школы. Тогда-то и случился в его жизни первый прокол — случайно оказавшийся поблизости полицейский застал его во время занятий за игрой в казино, о чем и было доложено родителям. Те отреагировали каждый в своей манере.

Мать ринулась к нему и начала яростно трясти за плечи, заявив, что он нуждается в том, чтобы ему хорошенько надрали задницу.

На что отец возразил, что мозги у парня находятся не в заднице, а поэтому на них можно повлиять только убеждением.

— Сейчас я хочу спросить тебя кое о чем, мой мальчик, — сказал он, притягивая к себе Митча и ставя его перед собой. — Я хочу спросить тебя вот что... смотри на меня, мальчик! Я хочу задать тебе чертовски важный вопрос. Что ты хочешь сделать со своей жизнью, сынок? (Кивок после каждого слова.) Что ты хочешь сделать со своей жизнью? Ты хочешь получить хорошее образование? (Кивок, кивок.) Или желаешь остаться неучем? Все зависит только от тебя. Ты собираешься зарабатывать на жизнь, сидя на стуле или с метлой в руках? Ты вполне можешь посиживать на легком, удобном стуле в прекрасном, большом офисе, с хорошенькой, маленькой секретаршей, как, например, твоя мама. Так что выбирай: или офис, или метла в руках, чтобы подметать на улицах конские кучи. Вот и отвечай, чего же ты хочешь?

Митч ответил соответствующим образом, за что, невзирая на яростный протест матери, отец вручил ему пятидесятидолларовую купюру.

— Это некоторым образом символизирует образование, мой мальчик. Ученье — будущие деньги, а деньги — уверенность в себе. Сегодня ты кое-чему научился, и вот первые плоды — наличные в кармане!

Митч не замедлил просадить полученные деньги, играя в подсобке за классной комнатой в кости. Дач отреагировала в прежней манере. Но ее супруг и на этот раз остался верен себе.

— Чертов упрямец. Я и вправду начинаю думать, что мозги у тебя находятся в заднице. Будь я проклят, если метла сама не просится к тебе в руки! Мальчик, мальчик, (кивки), разве ты не знаешь, что существуют люди, которые умеют мухлевать в кости? Ты что же, все еще не в курсе, что они годами тренируются, чтобы кости были послушны их рукам?

— Ну, никого из таких в подсобке не было.

— Ты не можешь этого знать, мой мальчик, такого никогда не знаешь. Твой ответ только доказывает, что ты пока ничего не понял про игру в кости, и я теперь это ясно вижу. Ты сам доказал, какой ты еще профан, (кивок, кивок). Ты совсем не знаешь жизнь и еще не стоишь на ногах. Поэтому не стоит испытывать судьбу, мой мальчик, не стоит. Погоди, пока не научишься понимать, что к чему, и сам не убедишься в преимуществах образования. Иначе я просто боюсь за тебя, (кивок, кивок). Повторяю, я просто боюсь за тебя. Тень метлы уже нависла над тобой, и я чую вонь от конских куч.

Мистер Корлей умер, когда Митч был на последнем курсе высшей школы. Миссис Корлей яростно встряхнула сына, сжала его в объятиях и горько рыдала во время кремации тела. Вернувшись в отель, она долго изучала свое отражение в зеркале и наконец озабоченно поинтересовалась у сына, выглядит ли она на свои сорок два года.

Митч решил, что не мешает немного разрядить обстановку, поэтому ответил, что ей и дня не дашь сверх сорока одного года и двенадцати месяцев.

Дач снова разразилась слезами и поискала глазами вокруг себя, чем бы таким в него запустить.

— Как можно говорить такую чудовищную вещь? И это тогда, когда твой отец лежит в сырой земле.

— Ты имеешь в виду — жарится в печи, не так ли? Ладно, ладно, — поспешно добавил он. — Конечно, ты никак не выглядишь на свои сорок два. Тебе не дашь больше тридцати четырех, максимум тридцати пяти.

— Честно? Ты это говоришь серьезно? — Хелен так и просияла, но затем помрачнела. — Но, Бога ради, что я теперь должна делать? В одиночку мне с этой работой не справиться. Я должна подцепить себе другого мужчину, но как, дьявольщина, это возможно сделать, имея тебя на руках?