Врач, не ожидавший такой выходки, подхватил меня вместе с Лидой под руки, поднял…

От боли в глазах стало темно, как при перегрузке в полете, палата снова кренилась. Но я чувствовал сильные руки, поддерживающие меня с обеих сторон, и, храбрясь сверх всех своих возможностей, вытянулся как штык. Простояв несколько секунд, пока в глазах не просветлело, упрямо повторил:

— А вы говорите…

— Вижу, вижу, что летчик-истребитель, — ворчал врач, укладывая меня в постель. В голосе его я уловил отцовскую нежность. — Зачем показывать старику такие фокусы? Это может тебе сильно повредить… До чего разгеройствовался, даже пот прошиб…

Я тяжело дышал, облизывая языком выступившую на губах кровь. Мягкая подушка приятно охватывала потяжелевшую, уставшую голову. И, глядя виновато в добрые глаза врача, я сказал:

— Захотелось размяться… Может, еще повоюю.

— Не горячись, Аника-воин, не горячись! У тебя вся жизнь впереди, сейчас лечиться нужно. Успеется!

Успеется!

Он произнес это так, как будто наперед знал, что я думаю о фронте, о своем участии в новых боях. Старый, добрый доктор не скрывал своего неодобрения нетерпеливой молодости… Его право! Но в «успеется» умудренного жизнью человека слышалась еще другая нота, за которой стояла наша с ним полемика.

— Вот вы, молодежь, всегда куда-то торопитесь, — говорил мне врач накануне, — стараетесь побыстрее израсходовать свою энергию, не задумываетесь над тем, как бы это разумнее сделать. А впереди у вас сражения куда важней, чем этот Халхин-Гол. Ко мне недавно заявился молодой врач, задорный, вроде тебя: «Отпустите в Монголию, там бои!» Я отказал. Отказал потому, что у врача везде одна задача — спасать жизнь человека, а это посложнее, чем убивать… Он расстроился, уверяет, что-де, мол, ему совесть не позволяет быть рядом и не помочь товарищам. А я говорю: «Не терзайся понапрасну, береги силы против Гитлера. Конфликт у Халхин-Гола — только разведка боем перед большой войной». А он мне на это такую чепуху понес, что диву даешься: откуда у нашей молодежи такая недооценка противника? Он, видите ли, считает, что если фашисты на нас нападут, то отсюда, из Забайкалья, мы не успеем доехать до западных границ, как Красная Армия разобьет Гитлера, а рабочий класс Германии поднимет революцию и установит свою власть.

— Правильно, — подтвердил я. — Рабочий класс Германии обязательно повернет оружие против своих капиталистов. Он уже это делал в 1918 году, а теперь и подавно сделает.

— Соколик, соколик, — покачал головой врач. — Плохо ты знаешь тот мир. И коллега мой, удрученный отказом, и все вы, молодые люди, очень плохо представляете себе, против каких сил — я говорю не о вооружении — предстоит нам сражаться. Легкой победы не ждите, нет… Придется вам повоевать не меньше, чем нам в гражданскую…

Внутренне я протестовал. Недавно мне довелось прочесть книжку о будущей войне. Автор живописно нарисовал, как напали на нас капиталисты, как Красная Армия тут же перешла в наступление, как вскоре внутри капиталистических стран, напавших на нас, вспыхнула революция, как быстро мы отпраздновали победу… Я был согласен с автором. События, им изображенные, отвечали, в общем, и моим представлениям о будущей войне. Я взял книгу под свою горячую защиту.

— Недомыслие, — сердито возразил врач. — Глупость! Вы, кажется, комиссар среди летчиков? Комиссар эскадрильи? Да… — он выразительно опять покачал головой и, немного отодвинувшись, внимательно посмотрел на меня.

— В Германии расовым шовинизмом заражена не только молодежь, но и люди старого поколения. Гитлеровские молодчики уже начали шествие по Европе. Англия и Франция не хотят пресечь их агрессивные действия. Америка тоже благосклонна к Гитлеру. Весь капиталистический мир готов обрушиться против нас. Мы должны беречь силы и зря их не тратить. Вот здесь я слышу, как некоторые раненые недоумевают, почему так мало наших войск в Монголии, японцев, дескать, много больше. Не знаю, я там не был, но ведь ясно, что нельзя забывать и про другие наши границы. Гитлер, возможно, того только и ждет, чтобы мы здесь ввязались в войну.

— Но почему вы не верите, что если развяжется война, то мы быстро победим? Ведь нам помогут рабочие и крестьяне той же Германии, той же…

Я хотел сказать «Японии», но, вспомнив ожесточенные бои на Халхин-Голе, от ссылки невольно воздержался.

— Допустим, что японцы более воинственны. Это относится прежде всего к дворянской касте. Солдаты из рабочих и крестьян долго воевать не станут. Они поймут в чем дело и повернут оружие против своего микады, как это было у нас в 1917 году!

— Э-э, милый мой! Не так это просто делается, как вы, молодые люди, думаете, очень много обстоятельств должно завязаться в узелок… Вот отец у меня был рабочим, токарем, понимал толк в образовании и сумел устроить меня в гимназию. А в молодости люди легко поддаются агитации, особенно когда это касается патриотических чувств. И я, сын рабочего, когда началась русско-японская война, пошел на нее добровольцем, да так лихо воевал, будто действительно защищал свои интересы, интересы рабочего класса. Между прочим, заслужил Георгия, был ранен, проявлял недовольство порядками в армии, но все же в царя-батюшку верил… Учиться мне не дали, сочли неблагонадежным. И все-таки за веру, царя и отечество Российское я неплохо воевал и на германском фронте, до самого семнадцатого года. Немцев ненавидел, считал, что все они действительно мои кровные враги. Потом сам понемногу стал разбираться, а главное, большевики разъяснили, кто мои истинные враги. Отпал у меня аппетит воевать, принял сторону большевиков. Но ведь прежде-то сорок лет прожил, две войны прошел — и только после этого стал понимать, в чем правда. Да и большевики помогли… Видишь как! Вот я и думаю, что молодежь Германии, развращенную геббельсовской пропагандой, не так просто повернуть против Гитлера и всей его своры. А надо еще учесть, что там за правду о Советском Союзе сажают в концентрационные лагеря… Нет, на близкую революцию в Германии рассчитывать нельзя, сейчас там нет для нее условий. Не революция там готовится, а война против нас. Восемнадцатый съезд партии об этом прямо сказал, и мы должны готовиться к войне, а не уповать на близкую революцию. Вот когда мы в боях отобьем охоту с нами воевать, покажем силу нашей правды, тогда другое дело — это будет лучшей агитацией за наш строй… Одним словом, на бога надейся, а сам не плошай. Революции там может и не быть, а война-то против нас уже на носу, и будет она обязательно. Так что и ты, милый мой, не спеши на свой Халхин-Гол — там и без тебя обойдутся, а вот лечись-ка получше.