Если бы эта кровать не была бесценным антиквариатом, Бесс, вероятно, покраснела бы до корней волос, увидев ее.

Безмолвная мысленная битва, которую она вела с запретным влечением, отчаянно-опасным спуском в страстную влюбленность в Льюка Ваккари, почти полностью лишила Бесс сил, а кровать выглядела такой манящей, по-декадентски пышной, к тому же ей требовалось убить время…

Напоминаний о том, что она должна закончить отчет о поездке во Флоренцию, оказалось недостаточно, чтобы помешать Бесс вытянуться на белом покрывале всего на пару минут, закрыть глаза на несколько секунд… Когда она с трудом открыла их, то обнаружила, что комнату окутали синие сумерки, а рассеянный свет единственного источника — лампы у кровати — очерчивает контуры, при виде которых у Бесс остановилось сердце: контуры высокого, мощного тела, пробуждающего почти животное желание глубоко внутри ее.

Льюк. Бесс не знала, произнесла ли это имя вслух; она понимала только, что сражение состоялось и она проиграла.

Она влюблена в человека, которому предстоит жениться на ее сестре.

Она совершила невообразимую глупость. Чувства захлестнули ее. Боль была острой, физической, неотвратимой, и она уткнулась головой в подушку, чтобы приглушить всхлип гневного отвращения к самой себе, но Льюк нагнулся и удержал ее гибкими пальцами за подбородок, отчего Бесс словно прошил электрический ток. Его голос обдал ее теплом, вызвал отчаянное желание прикоснуться к нему.

— Кьяра занята ужином. Я пришел проводить тебя вниз. Должно быть, ты очень устала, сага, если заснула так крепко.

Почти лениво он провел по гладкому изгибу ее щеки тыльной стороной пальцев, и долгая мелкая дрожь зародилась в глубине ее тела. Она стиснула зубы, едва сдерживая нарастающую по спирали боль желания. А когда кончики его пальцев коснулись угла рта Бесс, она порывисто отвернулась и вжалась в подушки. Ваккари неверно истолковал причину ее паники, поскольку выпрямился и заверил:

— С ужином можно подождать минут десять. Не беспокойся. Прими душ, а я пока поищу тебе свежую одежду — так мы сэкономим время.

Испытывая неловкость из-за своего растрепанного вида, Бесс соскользнула с кровати. Сберечь время было сейчас не самой главной из задач. И хотя теперь Ваккари вел себя словно старший брат, Бесс не доверяла ни ему, ни себе и решительно не желала, чтобы он рылся в ее вещах. Столь интимный жест показался ей невыносимым.

— Это ни к чему, — заявила она, не подозревая о том, какой неприкрытый испуг светится в ее огромных зеленых глазах. Но Льюк сразу заметил его, покачал головой и сухо произнес, делая все возможное, чтобы успокоить Бесс:

— Я не считаю фетишем женское белье. А теперь беги, ты теряешь время.

Бесс послушалась, потому что просто не могла оставаться на месте. Находясь в той же комнате, дыша одним и тем же воздухом, она чувствовала, как сжимаются ее сосуды и бешено колотится сердце.

Как она могла позволить своим эмоциям настолько выйти из повиновения? Закрыв за собой дверь ванной, Бесс в изнеможении прислонилась к ней. На двери не оказалось замка, и она свела брови над переносицей, ощущая новый прилив паники, пронизывающей ее до кончиков пальцев, заставляющей поджимать их на холодном мраморном полу.

Как может человеческое сердце вести себя так губительно? Как оно может так поступать? Влюбленность в будущего мужа сестры — самый нелепый поступок в жизни Бесс. Он вызывал у нее глубокое, постыдное ощущение вины и заставлял почувствовать себя полной идиоткой!

И кроме того, это означало, что она не может выйти замуж за Тома.

И вправду, разве это возможно? Даже если произойдет чудо и Бесс немедленно разлюбит Льюка, она навсегда запомнит об этом чувстве. Запомнит и будет сравнивать.

Будет вспоминать то, о чем предпочла бы забыть, помнить, какую внутреннюю дрожь она испытывала, когда Льюк смотрел на нее и улыбался, как ей пришлось выдержать сражение с самой собой, чтобы не позволить собственным рукам потянуться к нему. Помнить ужасающе мучительную потребность быть рядом с ним — всегда, вечно… Подобных чувств к Тому она никогда не испытывала. Его присутствия не было достаточно, чтобы ее жизнь стала более яркой, насыщенной, богатой, достойной того, чтобы прожить ее.

Содрогнувшись, Бесс изо всех сил попыталась подавить эмоции, грозящие разорвать ее на куски, и принялась непослушными руками стаскивать одежду, бросая опасливые взгляды на дверь.

Принимая душ, она установила личный рекорд по времени. Вряд ли Льюк отважился бы лишить ее уединения в такую минуту, да и матовое стекло душевой кабинки обеспечивало некоторую защиту, но близость любого рода — даже совершенно естественная, как в тот момент, когда он пришел будить ее, — была бы слишком сильным потрясением для несчастного, обезумевшего сердца Бесс. Она вышла из душевой кабинки через три минуты, закутанная в банное полотенце, и как раз стаскивала прозрачную шапочку с головы, когда Льюк вошел в ванную с таким видом, словно имел на это все права. Не глядя на нее, он разложил вытащенную из чемодана Бесс одежду на табурете и направился обратно к двери, небрежно бросив:

— Пять минут, ладно?

Пяти минут ей бы вполне хватило, хотя ужин с Ваккари представлялся событием, которое почти невозможно пережить. Ее лицо раскраснелось, каждая жилка трепетала, пока она протягивала руку к вороху черной ткани, кружевным трусикам и совершенно прозрачным колготкам.

Со стоном беспомощного отчаяния она закрыла глаза. Что, черт возьми, с ней происходит? Что заставило ее подчиниться внезапному порыву и броситься за покупками, как только она узнала, что на уик-энде встречается с Льюком? Зачем она раскошелилась на топ и брюки огненного цвета, твердо зная, что у нее никогда не хватит смелости надеть их, или на это сексуальное черное шифоновое платье-рубашку с вышивкой серебристыми бусинками по подолу и вокруг низко вырезанной горловины?

Да еще доверила Льюку выбрать его среди удобных и неброских вещей, привезенных в Италию, — практичных хлопчатобумажных юбок и блузок, скромного бежевого платья!

Шлепать босыми ногами в спальню закутанной в полотенце и доставать платье было немыслимо. Льюк вновь обвинит ее в напрасной трате времени, начнет спорить, осведомится, неужели она опасается надеть черное платье, и все это время она будет остро осознавать его присутствие, свою наготу, постыдное, запретное желание, чтобы он снял с нее полотенце, обласкал ее тело взглядом, привлек ее в свои объятия…

Бесс безжалостно отогнала безумные мысли, быстро оделась и причесалась, не глядя ни в одно из многочисленных зеркал.

Волосы пришлось оставить распущенными, свободно падающими на плечи. Уложить их и заколоть шпильками ей так и не удалось.

Бесс не без усилий вошла в спальню и сунула ноги в новенькие туфли на шпильках, которые он подобрал к платью.

Если бы Бесс взглянула на Льюка, он прочел бы неприкрытые и ужасающие чувства в ее глазах. Они были слишком непривычными, пугающими, чтобы скрывать их, особенно потому, что Бесс знала: у нее совершенно нет опыта в подобных делах.

Что же будет дальше? Примет ли он эту открытую страсть, предъявит ли на нее права — по той причине, что благодаря своей секретной алхимии пробудил ее к жизни?

Или же он посмеется над контрастом ее банальной ординарности с тем, что уже принадлежит ему, — неотразимой сексуальности Хэлен, любовью Хэлен? Кому придет в голову пить воду из-под крана, если рядом есть искрящееся шампанское?

Не в силах представить себе дальнейшие последствия ни того, ни другого Бесс сделала вид, что ищет сумочку, хотя знала, где она лежит. Сумочка ей не требовалась, но Бесс так явственно осознавала присутствие Льюка, что боялась упасть в обморок.

Наблюдая, как она движется по комнате, Льюк почувствовал жар запретного желания, охвативший его чресла. С первой же минуты, увидев Бесс на вечеринке в честь ее помолвки, он испытывал отчаянную, болезненную жалость к ней — к маленькому существу, похожему на мышку, полностью оттесненному в тень прекрасной, ослепительной, неотразимой сестрой.