Тайрад мрачно ковырял носком сапога землю, понимая, что одних гирканцев для такого дела явно недостаточно.
— То-то, — закончила разговор предводительница амазонок. — Если не будешь лезть вперед, может быть, и твой варвар уцелеет. Они ничего с ним не сделают, пока не прибудут в столицу. Мэгенн приберегает их для торжественного жертвоприношения.
— Мэгенн? — удивился Тайрад. — Я думал, что правительница сейчас эта, как ее?.. Энида, — вспомнил он.
— Много ты понимаешь, — усмехнулась Паина. — Новая правительница полностью в руках колдуньи. Сама Энида не способна ни на что, кроме как смотреть в чашу с вином. Если бы не Мэгенн, она не выходила бы из запоев и, думаю, давно бы сдохла. А у этой колдуньи есть какое-то снадобье, которое приводит правительницу в чувство, и после него Энида день или два не притрагивается к вину.
— Да… — протянул гирканец. — Хороша властительница. Даже у нас в орде такого не бывает, хоть порядки и дикие. Клянусь Предвечерним Небом, никогда бы не подумал…
— Не тебе судить! — вскипела амазонка. — Наши порядки ничем не хуже любых других. Мы следуем им много веков и менять не собираемся, даже если каким-то гирканцам они пришлись не по вкусу.
— Ладно, — примирительно сказал Тайрад, — не сердись. Пусть будет по-твоему, я согласен подождать.
Он пошел к своим, сокрушаясь, что ничем не может помочь варвару.
«Что делать? — подавленно думал гирканец. — Придется следовать указаниям Паины, другого выхода нет».
В нелегком походе, однако, были и приятные мгновения. Подозрения Паины были совсем не беспочвенны: почти все женщины из ее войска с нетерпением ожидали сумерек, когда отряд останавливался на ночлег, чтобы вновь встретиться со своими мужчинами из отряда гирканцев. Замысел Конана претворялся в жизнь, да с таким успехом, о котором, и мечтать не мог его создатель. Мужчин было меньше, чем женщин, желающих — и желающих страстно! — испытать радости любви, но выручала присущая амазонкам воспитанная с детства дисциплина: женщины сами установили между собой очередь и строго ее придерживались, чтобы никто не оставался в обиде. Тайраду оставалось только следить, чтобы эта сладостная обязанность не слишком истощила силы его воинов. Он ограничил время свиданий половиной ночи и строго следил за соблюдением этого правила, потому что, если бы его гирканцам дали волю, они начали бы падать с седел во время дневного перехода. Привычка повиноваться была впитана с молоком матери и у гирканцев, так что любовники без особого сожаления внимали голосу разума. Давно не видевшие женщин молодые воины и впервые познавшие сладость взаимного чувства амазонки были и так счастливы. Они прекрасно подходили друг другу во всех отношениях. Киммериец со своим варварским умом попал в самую точку, лучшего не мог придумать даже просвещенный мудрец!
Однако самому Конану приходилось не сладко: в столице амазонок Барун-Урте, куда наконец добралось войско Эниды, его бросили в подземелье царского дворца. Он по привычке простучал все стены, подергал решетки узилища и понял, что оно построено на совесть. Сбежать отсюда не мог никто. Угрюмо уставившись в добротную каменную кладку камеры, варвар уселся на соломенную подстилку и ждал. Что еще оставалось делать? Только надеяться на товарищей, которые не оставят его в беде.
«Сколько раз я попадал в такие переделки за свою жизнь? — задумался киммериец. — Так… Халога… В Шадизаре три, нет, четыре раза… Потом в Аренджуне… — Очень скоро Конан сбился со счета. — Что вспоминать прошлое, лучше подумать, как ускользнуть и на сей раз, чтобы эта тюрьма не оказалась последней… — мрачно пошутил варвар. — Не исключено, что мою голову собираются разлучить с туловищем, а меня это совершенно не устраивает. Кстати, а почему это не несут поесть?»
Он принялся молотить кулаками в железную дверь. Грохот раздался по всему подземелью и вскоре вернулся испуганным эхом.
— Чего тебе надо? — В двери отворилось маленькое окошечко.
— Вы что, собираетесь уморить меня голодом? — гаркнул киммериец.
— Вовсе нет! — лениво отозвалась стражница, лица которой Конан не видел. — Тебя ждет совсем другая участь. Зачем кормить, если скоро тебе перережут глотку? Только добро зря переводить. — Окошечко захлопнулось.
Варвар еще немного поколотил по двери — так, на всякий случай, но больше никто не отозвался. Он вновь присел на солому, хлебнул воды из щербатого кувшина и задумался. Ничего умного в голову не приходило. Конан сжал кулаки.
— Ну, нет! Я еще жив, клянусь Кромом! Кое-кто из вас обломает об меня зубки, проклятущие бабы!
Он потряс кулаками, словно напоминая богам о своем существовании, хотя отлично знал, что вряд ли Кром вступится за него: мрачный повелитель Могильных Курганов никогда не обращал внимания на тех, кому дал жизнь.
Снова послышались шаги, распахнулась дверь и в камеру вошли стражницы с обнаженными мечами. Киммериец прикинул, сумеет ли что-нибудь сделать, но острия сразу трех клинков уперлись ему в грудь:
— Не вздумай дергаться! Надень вот это.
Ему бросили какую-то оранжевую тряпку, и варвар, поминая Нергала и удивляясь, к чему бы это, напялил на себя одеяние, оказавшееся длинным балахоном с широким вырезом на шее.
— Пошли!
Подталкиваемый мечами и остриями алебард, киммериец проследовал со своими тюремщицами по коридорам подземелья к выходу. Его провели по мощенному каменными плитами двору, и Конан услышал рокот множества голосов, раздававшихся из-за бревенчатой изгороди, которая отделяла дворец от города. Когда его вывели на площадь, толпа, окружившая ее полукольцом, взорвалась криками. Впереди варвар увидел возвышение, еще более высокое, чем в Ульменском храме. Там среди множества разодетых в яркие одежды женщин киммериец разглядел Эниду, лицо которой опухло от пьянства. Рядом с ней находилась Мэгенн — губы колдуньи змеились в зловещей усмешке. Она, склонив голову, что-то говорила на ухо правительнице, и Энида тупо кивала в такт ее словам.
Увидев варвара, амазонки оживились и, показывая на него, заговорили более оживленно, однако из-за шума толпы он не мог разобрать ни слова. Площадь была украшена множеством флагов, гирлянд из можжевеловых веток, а все амазонки, собравшиеся здесь, сменили по случаю празднества обычные кожаные штаны и рубахи на яркие одеяния. В глазах рябило от радужного многоцветья. Женщины напомнили Конану стаю южных птиц в пестром оперении, которых он видел когда-то в Стигии.
Варвара, однако, не волновало, как похорошели воительницы. В другое время он, пожалуй, отметил бы, что короткие просторные туники с глубокими разрезами по бокам, сквозь которые проглядывало упругое загорелое тело, делали женщин привлекательными и желанными, но сейчас его больше заботила собственная судьба. Киммериец быстро окинул взглядом толпу, надеясь отыскать в ней знакомые лица, но никого из отряда Панны не обнаружил. Попадались амазонки, которых он явно видел не впервые, но Конан сообразил, что, вероятно, встречался с ними несколько лет назад, когда вместе с Акилой участвовал в борьбе против ее сестры Бризейс. Киммериец невольно подумал, что на сей раз может и не выкрутиться.
Ему вновь пришлось повиноваться: в грудь и спину уперлись острия нескольких алебард и копий. Зная нрав и способности варвара, Энида приказала ни на мгновение не спускать с него глаз. Конана подвели к сооружению из коротких бревен, похожему на низкую коновязь, и приказали встать на колени, сопровождая команды уколами копий. Руки киммерийца привязали к верхнему бревну так, что голова оказалась на плоской деревянной площадке неприятного бурого цвета.
«Засохшая кровь… — По спине варвара пробежал холодок. — Неужели это конец?»
Конан был мужественным человеком и не боялся смерти, но погибнуть вот так, не в поединке с врагом или в схватке с гигантским монстром, а как баран, зарезанный на скотном дворе?! Неужели помощь не подоспеет, и он бесславно умрет под топором амазонки, ставшей палачом, вместо того чтобы, как положено женщине, растить и воспитывать детей?