Подобрал оброненный Хомяком кухонный нож. С поклоном вручил Женевьеве, тискавшей и целовавшей возлюбленную дщерь:

— Это, если не ошибаюсь, ваша собственность, сударыня.

Женевьева погладила Пенелопину голову, обернулась. Посмотрела на меня с выражением непроницаемым и довольно странным. Усилием воли я заставил себя позабыть о бутылочке с приправой для салатов, мирно стоявшей в трейлере. Гибель Грегори и Элен Хармс не имела касательства к полученному приказу — втираться в доверие и всемерно беречь от помех и неприятностей.

Я даже непроизвольно отметил счастливое совпадение. Тем более невероятное, что лучшего повода сделаться добрыми друзьями не придумаешь и нарочно. Кем бы Женевьева Дрелль ни полагала Дэйва Клевенджера, не всякий мужчина и не каждый день вырывает вашу дочь из бандитских лап. Да еще с такой доблестью: Будущее выглядело обнадеживающе.

— Да вы настоящий герой, мистер Прескотт, — протянула Женевьева. — И актер чудесный. И режиссер. Ведь умудриться надо — целый спектакль закатил! Писать не пробовали?

Я настолько ошалел, услыхав сию тираду и заработав оглушительную оплеуху, что позабыл рассказать, как пятнадцать лет промышлял исключительно литературным трудом.

— Паршивый лицемер! — зашипела Женевьева.

Подобно морским пехотинцам я бойскаутам, нашей братии надлежит руководствоваться девизом “всегда готов”. Но уж к этому я, сознаюсь, не готовился. И на мгновение ощутил себя то ли оскорбленным, то ли спятившим.

— За что?! — возопил я безо вся кого напускного удивления. Ибо изумился вполне и всецело искренне.

Женевьева расхохоталась.

— Прекратите-ка неудачный фарс, мистер Клевенджер. Считаете меня дурой набитой? Сплясали балет и ждете аплодисментов?

— Но...

— Ох и паршивый актеришка! Долго репетировали? Приятелей не ушибли? Уж разыграли бы долгую, впечатляющую потасовку...

— Послушайте, сударыня...

— Закройте рот!

Женевьева окинула скептическим взором простертых на земле каторжников.

— Им же неудобно, беднягам! — съязвила она. — Скажите, что представление окончено, можно встать, отряхнуться, покурить. Поклониться зрительному залу... Вот они, прекрасные артисты! Я и впрямь поверила, будто передо мною беглая мразь. Но это насквозь фальшивое побоище... Неубедительно, мистер Клевенджер. И украдено у Саббатини. Я читала его повесть, в которой главный злодей добивался от героини взаимности, подстроил мнимое нападение, а потом принялся колошматить наемную шайку своей грозной саблей! Только я не книжный персонаж! И отличу настоящую драку от имитации! Между прочим, вы оплошали с самого начала.

Сколько было уверенности, сколько презрительной небрежности... Потом вырезал себе волшебную, всесокрушающую палицу! А потом — одним махом семерых побивахом. Так у братьев Гримм говорится? Ишь, обернулся в самый раз, тютелька в тютельку... На затылке пара глаз имеется? Я, безмозглая, уже закричать собираюсь, а он себе разит, а он красуется... По секундам репетировали? Условный знак установили?

— Нет, миссис Дрелль, — ответил я. — Знак подала Пенни. Когда ее глаза округлились чуточку больше прежнего, стало ясно: пора.

Снова раздался издевательский смех.

— О, сколь изобретателен! И как находчив! Прекратите, мистер Клевенджер. Интересно, где задержат настоящих — на Лабрадоре? В Британской Колумбии? Пойдем, крошка, здесь делать нечего.

Она взяла Пенни за руку, осеклась, обернулась, выхватила у меня блудный свой тесак, метнула в глубину трейлера. Захлопнула и замкнула двери. Надлежало, наверное, изобразить возмущение, однако я понял, что лишь даром потрачу время. Убеждать человека, отыскавшего повод заплатить вам черной неблагодарностью, немыслимо.

С кислой миной я проследил за погрузкой и последовавшим отбытием семейства Дрелль. Но излишне расстраиваться, а тем паче обижаться не доводилось. Я и впрямь избавил ребенка от беглых выродков, но действовал по соображениям сугубо корыстным и практическим. Не судите, да не судимы будете...

До фольксвагена я добирался битых полчаса. На покатом капоте VW преспокойно восседал Маркус Джонстон. И курил огромную сигару.

— Двадцать пять минут назад, — сообщил он, — подопечные проехали с видом праведным и самодовольным. Ларри висит у них на хвосте, надеюсь, не сорвется. Отчего мне всегда выпадает выслеживать строптивых и неуемных любителей? Доставлю эту парочку в Штаты невредимыми — придется в чудеса поверить.

Он тотчас нахмурился, точно лишнее сболтнул. И поспешно продолжил:

— Решил явиться сам, поскольку с Ларри вы успешно перегрызлись. Пожалуйста, никогда больше не грозите федеральному агенту ножом... Что приключилось у озера?

— Подите к лешему, — нелюбезно сказал я. Джонстон извлек сигару изо рта, задумался, насупился.

— Слушайте, Клевенджер. В напарники мне достался молокосос, и его надо нянчить. Поэтому сообщаю: с вами нянчиться недосуг. Будете соваться в чужие огороды — сами отправитесь к лешему. Или подальше... Теперь выкладывайте ответ на справедливый и естественный вопрос.

Я поведал о потасовке и, убедив Маркуса, что ничего не подстраивал намеренно, поверг сыщика в неудержимый хохот. Маркус имел полнейшее право заливаться, ибо теперь я начинал по достоинству оценивать курьезность происшествия. Через денек-другой и сам живот надорву, припоминая гнев госпожи Коловорот. Но дружбу завязать ни с нею, ни с Гансом Рюйтером пока не удается... И, кстати, о Рюйтере после брэндонского убийства — ни слуху, ни духу.

Должно быть, несется к востоку, сидя за баранкой мерседеса. Торопится приготовить бегство по всем правилам. Прекрасно, мне же будет легче.

На подъездах к Монреалю снова пошел дождь. Мы с грозовыми тучами состязались, похоже, в скорости продвижения. Выросши на засушливом юго-западе, я не выношу затяжных ненастий. Особенно если ночевать вынужден в протекающей палатке, на промокшем насквозь матраце.

По-видимому, сударыня Бурав и дочь ее, хоть и спали в относительно роскошном прицепе, тоже приуныли. Вывожу это умозаключение из того, что, запарковав машину посреди платной стоянки, дамы — верней дама и девица — променяли передвижной домик на гостиничный номер-люкс. Впрочем, не считаю себя непогрешимым. Семейство вполне могло обосноваться в “Королеве Мэри” не только ради горячей ванны и отдыха на чистых крахмальных простынях. Поживем — увидим.

Каковы бы ни были соображения Женевьевы, я вместе с нею получил возможность по-человечески вымыться, съесть ужин, приготовленный чужими руками, не приправленный тысячами присевших на сковороду и мгновенно изжарившихся москитов, отоспаться в тепле и сухости.

Вселившись в номер гораздо более просторный, чем требовалось одному человеку — счет оплачивал Дядюшка Сэм, — я обосновался по соседству с Ж. и П. Дрелль. Вернее, в том же коридоре.

Приятно было бы тут же выпить стаканчик-друтой, разлечься в кафельном бассейне, полном горячей воды, — как, вероятно, и поступила Женевьева, — но я, кажется, вспомнил, на какой службе числюсь и привел свою персону в относительно благопристойный вид за жалкие четверть часа. Еще вернее, я руководствовался отнюдь не высокими помыслами. Просто зашевелилось безошибочное шестое чувство, зашептало: скоро начнутся приключения. Дикие северные пустоши остались позади. Мы очутились в мире цивилизованном и кишащем недругами.

Приключения начались, когда я застегивал последнюю пуговицу на последней чистой рубашке, сохранившейся в чемодане. Дальше намечалось прилежное сотворение большого и правильного узла на строгом консервативном галстуке. Единственном. Орудуя на диком лоне природы, в Блэк-Хиллз, я вовсе не рассчитывал очутиться посреди аристократического отеля.

Робкий, осторожный стук не вызывал опасений, однако дверь я распахнул с обычными предосторожностями. Элен Хармс и Грегори поплатились именно за небрежное отмыкание дверей. Но у Пенелопы Дрелль сернокислотной бутыли в руках не наличествовало. Сверкнули сперва очки, потом зубные скобки — девочка одарила меня улыбкой.