Оттого-то американское общество не ужаснулось, когда женщины стали предъявлять свои требования на полное гражданское равноправие с мужчинами, не отмаливалось устами своих лучших поэтов от встречи «с академиком в чепце» и не изощрялось над всевозможным профанированием идеи женской эмансипации. Между литераторами встречались иногда люди, не выражавшие большой симпатии стремлению женщин к полному равноправию, но литература не поставляла себе приятным долгом поглумиться над всякой попыткой женщины взяться за такое дело, к которому она чувствует призвание, несмотря на то, что какие-то допотопные законы отмежевали это дело к разряду мужских занятий. Отсюда понятно, как в Америке женщины дошли до серьезного понимания жизни и до самостоятельности, которые не составляют собственности большинства европейских женщин вообще и русских в особенности.

Между тем и у нас в России, и вообще во всей Европе, так же как и в Америке, женщины неумолчно протестуют против своей вечной зависимости и стремятся к эмансипации. Понятие эмансипации выражается в разных странах Европы весьма различно, смотря по национальным особенностям характера и степени умственного и нравственного развития нации в данный момент. Государственные учреждения также дают известный оттенок этим стремлениям. Обыкновенно думают, что наши русские женщины суть самые загнанные, самые бесправные женщины в Европе. При внимательном соображении прав, предоставляемых женщинам в некоторых других государствах Европы, такое убеждение представляется совершенно неосновательным. Русский гражданский закон едва ли не более всех других европейских законов признает за женщиной право собственности неотъемлемой и право голоса на выборах, не возбраняя ей и передавать свой избирательный голос другому лицу по ее усмотрению. (Ограничения, признанные нужными в этом случае, не нарушают принципа.) Во Франции и некоторых других странах женщина хотя и имеет собственность, но она не управляет ею самопроизвольно и не может ни продать, ни заложить ее (я говорю о замужней женщине). Право распоряжаться этой собственностью принадлежит мужу, который нередко распоряжается ею вовсе не в желаниях и не в интересах самой собственницы. Сфера государственной (служебной) деятельности женщины везде одинаково узка; повсюду она выражается попечительством о бедных, покровительством страждущих и, наконец, надзором и обучением девиц в женских учебных заведениях. В русской семье женщина раба, кукла или одалиска (по вкусу ее семейного падишаха) ничуть не более, чем в своем семействе женщина французская. Известное семейное положение женщины в Европе видоизменяется до бесконечности в прямой зависимости от характера лиц, преобладающих в семье, и от известного общественного положения. У нас, так же точно, как и во Франции, которою восторгаются наши дамы, есть жены, проводящие жизнь в гаремной неволе, есть и жены, служащие своим мужьям средством к достижению других целей, «до супружеского жития не относящихся». Все есть; даже есть и золотая середина, где и муж, и жена чтут друг в друге человека и не считают нужным водить один другого на помочах и содержать под вечной нравственной опекой. В общественной жизни наша русская женщина эмансипирована ничуть не менее той же французской женщины соответственного положения. Все безнравственное, созданное во французском обществе литературою известного направления и деморализированными нравами общества, нашло симпатию между многими русскими женщинами и сделалось известным у нас под именем эмансипации. Это несчастное смешение понятий эмансипации с понятием о нарушении всех нравственных законов и добровольно принятых обязанностей было и есть причиною того, что даже не самые отсталые умы многих европейских стран страшатся женской эмансипации едва ли не более, чем занесения в их благополучные страны турецкой чумы. Жалкое понятие, принимающее уродливое искажение идеи за ее настоящий образ. Но пусть утешатся невинные рабы этого панического страха: несостоятельность этой quasi-эмансипации, благодаря разуму и опыту, наконец сознается мало-помалу самими женщинами в лице тех достойных представительниц этого пола, которые с напряженным вниманием ищут мирного, не анархического исхода из своего зависимого положения от лиц другого пола. Очевидно, что французская эмансипация, наиболее известная на всем материке просвещенной Европы и в нашем любезном отечестве, не дала счастья обществу и что мыслящие женщины не в ней ищут своей самостоятельности. Обществу остается желать, чтобы было больше мыслящих женщин, и не мешать их просвещению в мере, доступной мужскому полу; а литературе, может быть, следует указать на все известные пути, какими в разных местах с наибольшим успехом достигнуто общечеловеческое право обоих полов и затем… laissez faire, laissez passer.[3] Так, по крайней мере, в духе слов Гурнэ поступили граждане Североамериканских Штатов, и им не приходится жалеть, что они так поступили. Ни основания семейного счастья, ни общественная нравственность там не попраны, а напротив, и общество и семья несравненно счастливее, чем во всякой другой стране, где женщины развиты несравненно ниже своих мужей и по тому самому они — плохие подруги для просвещенного человека, плохие матери, а стало быть, и плохие гражданки.

Но я решительно не намерен распространяться о том, в какой мере законно требование женщинами прав более тех, которыми они пользуются в цивилизованных государствах Европы. Для людей, которые хотя сколько-нибудь углублялись в рассмотрение этого вопроса без предрассудков, на которых мы выросли и которые взлелеяны в нас отчасти не нашей литературой, подвизавшейся в возведении до идеала женского совершенства таких качеств, которые составляют существенные пороки коснеющих «в милом и простодушном неведении» «плутовок с русыми головками», — для таких людей этот вопрос решен положительно в пользу предоставления женщинам всестороннего образования. Для тех же многочисленных, паче песка морского, поборников удержания женщин в границах милого неведения, которые опираются на предания, на мнения некоторых писателей прудоновского направления или вовсе ни на что не опираются, кроме сочувствия ко всякой рутине, кажется, нечего говорить; не раз уже все было сказано и принесло ту единственную пользу, что возбудило многочисленную оппозицию против людей, поднявших свой голос за равноправие женщин. Русская литература, издревле славящаяся своею бестактностью и шаткостью убеждений, не отстала от просвещенных соотечественников наших, печатному делу не причастных; и у нее нашлись представители, которые закидывали камешки в людей, писавших о женском праве. О, наша журнальная литература с большим и — что всего важнее — с одной ей свойственным безобразным тактом! У нее все «живет», «всякого добра по лопате». Но не в том дело: мы глубоко убеждены, что в таком деле, как настоящая эмансипация женщин, всякая пропаганда, раздающаяся в среде наших почтенных соотечественников, будет гласом вопиющего в пустыне. Пока всероссийское общество, читая гуманные статьи г. Михайлова, будет махать рукой, приговаривая: «э! пусть себе потешается», пока русские женщины, стоящие не на последней ступени нашей гражданственности, восторгаясь подводным камнем, поставленным для них г. Авдеевым, будут полагать свою эмансипацию в неуважении семейных прав и станут пробавляться ничегонеделанием или легким чтением, ни на чем не останавливаясь, ни во что не вдумываясь, чтобы не утруждать свои «милые головки», — до тех пор в нашем всероссийском обществе не оскудеет вера, что женская эмансипация у нас значит: «г. Михайлов потешается». Как бы ни ратовала русская литература за права женщин в русской семье и в русском обществе, она, кажется, не убедит общество в необходимости признать за нашими женщинами даже права на общечеловеческое воспитание, без которого невозможна, немыслима никакая самодеятельность, никакая самостоятельность в сообществе людей другого рода, получивших относительно высшую степень умственного развития и потому сильнейших. Самим женщинам предстоит труд положить основной камень своей эмансипации: так поступали женщины в Северной Америке, которую, в известной мере, можно брать в этом случае за образец. За это чувствительное дело нельзя браться эмпирически, как берутся у нас на матушке святой Руси за все, что на ум придет. Нужно, чтобы женщины наши поняли, в чем именно заключается женская эмансипация, чего им следует желать, что устранять от себя; нужно, чтобы они уверовали, что всякая цель достигается только при известных средствах и что одного желания, самого пламенного, одного протеста, самого красноречивого, еще слишком мало для того, чтобы достичь своей цели. Нужно создать эти средства. Женщины же наши, сетуя на свое зависимое положение, порываются к улучшению своего быта, к своей эмансипации под влиянием минутных впечатлений, без средств, без плана, без обдуманных приемов, да и то больше на словах, чем на деле. Они только все протестуют…