– Остермана… Миниха… Бирона! – раздались одновременно общие голоса.

– Почту за честь! – поклонился, подымаясь с места, фельдмаршал Миних.

– И я! – отозвался поспешно Бирон.

Остерман промолчал. Он только покряхтывал невнятно да потирал больные ноги.

– Но это еще не все! – снова, уже гораздо увереннее и тверже, заговорил Бирон. – Государь наш, вновь избранный Господом, – еще дитя… Нужна опека. Кого же изберем правительством до его совершения лет?.. Какое должно быть сие правительство? Вот наиглавнейший вопрос. Андрей Иванович, за вами слово, – обратился он к Остерману.

– Кхм… О-ох! – морщась и потирая колени, медленно заговорил тот. – Да я уж, слышь, говорил… Матушка здравствует у его величества… Самая близкая и законная опека. А в помощь ей – совет… из десяти либо двенадцати персон познатнее. О-о-ох… Ничего иного в сей час и не придумаю…

– Вот хорошо будет! – поспешно подал голос Бестужев, заметя, как потемнело лицо Бирона. – Заместо одного – дюжина господ… Беда тогда земле и царству.

– Ну, само собою, што… – начал было Черкасский, совсем не склонный к подобной форме правления, но не докончил и смолк, не зная, чего станет придерживаться большинство собрания.

– И мне также сдается! – осторожно подал голос Ушаков, уловив на себе вопросительный взгляд Бирона.

– Хоть на Польшу стоит поглядеть! – продолжал усердствовать и горячиться Бестужев. – Видели мы, куда там через край советы всякие завели!.. Многоголовое правительство… Плохо, если одного господина в делах нету… Одного прямого правителя нам надобно.

– Граф, что же вы от нас отдалились! – обратился Бирон прямо к Миниху. – Слышать изволили, что полагают наши господа министры о правительстве!

– Нет! – делая вид, что отрывается от глубокой задумчивости, покачал головой Миних. – Простите. Устал. Задумался. А какая речь?

– В рассуждении опеки господа министры полагают, не следует делать подобно тому, как в Польше, где сразу многие особы в высшем правительстве равную силу имеют. Совета верховного не желают у нас. Как вы, граф, полагать изволите?

– Да никак! – с притворной прямотой и простодушием отрезал Миних, делая непроницаемым свое красивое, еще моложавое лицо. – Я больше свое знаю, что на войне… по солдатской части… А здесь – как все, так и я. Не надо совета – и не надо. Регенту быть – так и то ладно!

И он снова откинулся на спинку своего кресла, стал греть ноги у пламени камина.

– Да кому регентом – вот вопрос! – в свою очередь обратился к Миниху Левенвольде. – Вот граф Андрей Иваныч за принцессу стоит… – поспешил он подчеркнуть кандидатуру своей покровительницы.

Но Бирон не дал ему кончить.

– Простите! Смею сказать: и я того же ждал! – решительно заговорил он. – И говорил государыне. Но ее воли нет на таковое избрание. А впрочем, как сами порешите, господа министры! От вас все теперь…

– Какую еще там правительницу! – не унимался Бестужев, видя, что большинство колеблется, и желая создать желаемое настроение. – Мужчину на такое дело надобно. Кроме вашей светлости, некому иному регентом и быть…

Слово было сказано. Быстро окинул взором окружающих говорун-угодник и сразу осекся. Все молчали. Ими овладела какая-то неловкость, какая бывает с людьми, не имеющими духу опровергнуть сказанную нелепость, но не желающими и поддержать наглеца.

Бестужева это не смутило. Передохнув, он решил поправить впечатление и сразу торопливо зачастил дальше:

– Вестимо, в иных государствах странно может показаться, что обошли отца и мать государя при таком назначении… Nicht wahr?[3] – почему-то по-немецки закончил он свою русскую речь.

Угрюмое молчание продолжало служить единственным ответом.

Тогда на помощь своему приспешнику выступил сам фаворит, чувствуя, что почва слишком колеблется у него под ногами. Исподлобья оглядывая всех, он глухо заговорил:

– Правда, не без зависти и ненависти будет кругом, если, минуя отца и мать… импе…

Голос его сорвался. Заметив, что Черкасский осторожно шепчет что-то Левенвольде, Бирон сразу вышел из себя и почти грубо крикнул:

– Да что вы там шепчете!.. Громко говорите. Не время теперь…

Он сдержался, не кончил резкого слова, готового сорваться с языка.

– Да я вот то же самое сказывал! – торопливо стал оправдываться, оробев, Черкасский. – Кроме вашей светлости, кому и править! Нет иного такого в русских государских делах искусного и здоровьем крепкого…

Остерман усиленно закашлялся при этом камне, брошенном в его огород. А Черкасский уже совсем решительно закончил:

– Править землею – это не мутовку облизать!.. Боле я ничего и не говорил… Бог свидетель!.. Вот и граф Левенвольд – живой человек… Он сам скажет!..

Левенвольде усиленно закивал головой.

– Уж видное дело: нет другого! – поддержал Ушаков.

– На принца надежда плохая! – медленно, плавно, слегка картавя, заговорил Левенвольде, не желая нажить опасного врага в Бироне своим безучастием в такую важную минуту. – Вон на многих из нас, на иностранных в особенности, – попреки, нареканья слышны со всех сторон… особливо от русской партии… Надо уметь и ответить… А наш принц…

– М-да, не речист! – подхватил Менгден. – Чудесный человек… Но не речист!.. С герцогом ли сравнить!

Снова наступило молчание.

Миних, чувствуя на себе пытливый взгляд Бирона, посмотрел на него открыто, прямо, понял, что отмалчиваться дальше невозможно, и медленно, веско заговорил, повернувшись от камина к столу вместе со своим тяжелым креслом.

– Что же… Правду должен и я сказать: отец принцессы мекленбургской сейчас же в наши дела мешаться начнет, если принцессу Анну Леопольдовну назначим правительницею… И он поссорит нас с императорским венским двором, что будет весьма безвыгодно. Знаем мы его характер, что он за человек!.. Приедет сюда к дочери, к правительнице, и нам всем головы поотрубит! Теперь… что принца Антона касаемо… Вот был он со мною в двух кампаниях… А я и не знаю: рыба ли он или мясо?..

Бестужев, как только уловил смысл первых слов Миниха, понял, что Игра Бирона выиграна, и стал осторожно расправлять на столе добытую из кармана бумагу. Едва умолк Миних, он заговорил:

– Ну, конечно! Какой там принц Антон!.. А нрава его светлости, герцога курляндского, хто не знает. Для своих – отец родной и благодетель. Мы его друзья. А он уж нас не забудет. Лишь бы ее величество согласие изъявила… Вот я тут, на всяк случай, и устав о регентстве начертал, по былым образцам… и по западным установлениям… Чтобы дело скорее то пошло…

Все переглянулись, как застигнутые врасплох.

Остерман, даже забыв о своей притворной хвори, живо взял бумагу и привычным взором дельца пробежал крупно начертанные, красиво выведенные чьей-то искусной рукой четкие строки.

– Уже… устав!.. – бормотал он, скользя по листу глазами. – Дельно… довольно дельно… Изрядно изложено.

И передал бумагу другим.

Все поочередно, кто быстрее, кто повнимательнее, ознакомились с немногословным уставом, решающим судьбу большой империи на много лет вперед.

Бирон, видя, что дело налаживается, едва сдержал вздох облегчения и только следил за министрами, поочередно читающими решение его судьбы, словно желая подогнать каждого взором.

Неожиданно с конца стола прозвучал вразрез общему настроению голос Трубецкого, который сидел до сих пор молча, с хмурым лицом.

– А не позвать ли нам еще генералитет да господ сенаторов из того покоя? – предложил он, словно желая хотя немного оттянуть неприятное ему решение. – Там не малое число собралось всякого звания. Лучше, если больше нас будет…

Предложение генерального прокурора, то есть министра юстиции в империи, нельзя было обойти. Но Бирон и не видел в этом ничего для себя опасного.

– Я сейчас прикажу! – охотно откликнулся будущий регент. – Либо нет!.. Алексей Петрович! – обратился он к тому же неизменному приспешнику своему, Бестужеву-Рюмину. – Вы сами позовите кого там следует… по чинам и рангам… А мне бы пока… Андрей Иваныч! – обратился он к Остерману, затем обернулся к Миниху: – И вы, дорогой фельдмаршал, сходим за сукцессорским указом к ее величеству, чтобы времени не терять… Заодно и господам министрам свободнее будет толковать обо мне – без меня!.. Ха-ха… А я, – сразу принимая серьезный, взволнованный вид, заговорил он на глубоких нотах, – я – как ваша воля будет!.. Как Бог укажет, так и поступлю… Прошу!..