Мгновение воин еще держался на ногах, а затем молча ухнул вниз со стены, вместе с так и не отцепившимся от него врагом.

Черненый ятаган полоснул по руке Кирка, проскрежетал по кольчуге и отлетел в сторону. Второй со звоном сломался пополам, не сумев справиться с твердостью шлемного гребня, а третий ударил вниз, в ногу, и штанина мгновенно взмокла от крови. Орк, в грудь которого тут же врезался кистень, издал предсмертный вопль, который сразу и оборвался — повторный удар намертво запечатал все звуки, вбив их в горло вместе с кадыком. Но шаг богатыря стал уже не столь уверенным — если бы стена не была густо полита кровью, то каждый смог бы увидеть, как правая нога силача оставляет влажные темные следы.

Предвкушая расправу, орки бросились в атаку, но вновь и вновь утыканный шипами тяжелый шар описывал смертельный круг, оставляя за собой след в виде смятого мяса и разбрызганных мозгов. Но вот зазвенела тетива, и тяжелый арбалетный болт, без труда прошив кольчугу, навылет пробил левую руку Кирка. Жан, на мгновение оставшись без противников, метнул кинжал, который со свистом пролетел над головой товарища и по рукоять вошел в грудь стрелку, но уже бились, ломаясь о панцирь, другие стрелы, уже несколько коротких стержней торчали в груди друга — даже кованая сталь не спасала от выстрела в упор. И наконец великан сдался — медленно припав на одно колено, он нехотя, словно через силу, повалился набок и затих, закончив свою последнюю работу.

И все же латники отстояли стену. Потеряв с десяток закованных в сталь бойцов, да еще чуть ли не три десятка простых мечников, отряду Айдахо удалось сбросить со стены всех, кто на нее забрался. Уже полыхали штурмовые лестницы, подожженные бушующим пламенем каменной крови, уже один за другим вспыхивали канаты и орки с воплями разжимали обгоревшие руки и, визжа, падали в огонь. Арбалетчики не жалели стрел, хотя тоже несли потери — топоры троллей успешно находили смотровые щели в каменных стенах цитадели. Подножия привратных башен стали непроходимы от разлившейся горячей смолы, поверх которой коптящими языками вздымалось пламя. И вот наконец последний из взошедших на стену орков, по оскаленной клыкастой морде которого с размаху полоснула глефа Жана, отпрянул назад, мгновение пытался удержать равновесие и затем, поскользнувшись на мокром от крови камне, сорвался вниз, в адский пламень, где ему было самое место.

Жан устало облокотился на глефу — каждая мышца ныла, откликаясь на полученные, пусть и не пробившие кольчугу, уда-ры. По рукам стекала кровь, в основном чужая, хотя пальцы получили несколько незначительных порезов от скользнувших по древку вражеских лезвий. Соленый пот, щедро смешанный со столбом стоящей в воздухе копотью, обильно заливал лицо и ел глаза — ночная прохлада нисколько не освежала.

Остаток ночи прошел спокойно — до утра орки не рискнули идти на приступ, понеся серьезные потери. Все эти часы над крепостью стоял стон раненых

— эльфы и лекари оказывали им помощь, а с рассветом воины принялись хоронить павших. Жан, без сил сидевший, привалясь к стене, с каким-то чувством отрешенности смотрел на мертвого Кирка, которого с трудом волокли два кряжистых мужика, на стройное, молодое тело девушки со страшно изуродованным орочьим топором лицом — только по чудесной, залитой кровью косе он узнал Врею. Были и другие, кого-то он знал, кого-то видел впервые.

Мимо прошел Корт — его лицо пересекала багровая борозда, однако ветеран не обращал на рану внимания, лишь время от времени промакивая куском ткани медленно сочившуюся кровь. Сотник взглянул на бледное лицо парня, хотел было что-то сказать, но затем, пожав плечами, пошел дальше, чуть приволакивая правую ногу.

Рядом плюхнулся Клад — ему в этот раз удалось избежать серьезных ранений, если не считать глубокой и первое время обильно кровоточившей царапины на шее — по коже скользнула стрела. Чуть в сторону — и на одного убитого у защитников было бы больше.

— Ну, чего скуксился? — спросил он с деланной бодростью в голосе. — Мы же живы, и то ладно. Зато потрепали мы их здорово, скажешь, нет?

— Потрепали… — безразлично подтвердил Жан, мысленно посылая приятеля куда подальше. Ему сейчас хотелось побыть одному.

— Жаль Кирка, славный был мужик.

— Славный… — снова согласился Жан.

— Но он герой, верно ведь? Задал им перцу, скольких положил, с ума сойти. У тебя на счету сколько будет?

— Не считал.

— Врешь, — убежденно заявил Клад. — Как пить дать врешь. Ты точно считал. Ну, не томи, сколько?

— Ну семь… руками. И четверо из арбалета.

— Ух ты, здорово! У меня только четверо руками. А из арбалета штук восемь или девять, да тут невелика хитрость. Я просто раньше начал, ты еще дрых. Так это, смотри, ежели каждый, ну, пусть по пять положил, то это будет сколько всего? Давай, скажи, ты ведь у нас грамотей.

— Да не знаю я. Думаю, сотен шесть мы положили всего. Вместе с теми, кого катапульты свалили да огонь сжег. Да какая разница… их вон сколько, думаешь, они все силы на стены бросили?

— Может, и не все. Может, у них вдесятеро больше есть, — лихорадочно заговорил Клад. — Это не важно. Главное, их можно бить. А будешь так вот сидеть и по павшим убиваться, скоро сам таким будешь. Покойником то есть. Надо сражаться, сам видишь, их можно бить. Помнишь, что Корт сказал?

Осаду снимают, если цена победы становится слишком велика. Если мы заставим их у наших стен умыться своей зеленой кровью, то им ничего не останется, как уйти. Верно я говорю?

— Ты прав, — ответил Жан и слабо улыбнулся, глядя, как засверкала главная башня в лучах восходящего солнца.

В полутемном зале, освещенном лишь последними лучами заходящего светила, пробивающимися сквозь витражи стрельчатых окон, собрались несколько человек. Именно они сейчас решали судьбу замка, именно от них зависел ход дальнейшей обороны, к ним были обращены взгляды защитников, которые хотя и не могли проникнуть взором сквозь каменные стены, но знали — речь идет о замке и, стало быть, о них, людях, стоящих на стенах.

Днем здесь бывало светло — может, этот зал и не был идеален с точки зрения обороны, но и использовался он, вообще-то говоря, для более приятных целей. Здесь проходили праздники и шумные застолья, здесь раздавались песни бардов, веселые, героические или печальные — в зависимости от того, что пожелают гости. А тем редко хотелось выжимать слезу, куда больше нравились потешные, зачастую довольно фривольного содержания песенки, заставлявшие, бывало, краснеть благородных дам и вызывающие хохот мужчин.