Спрашиваем еще раз: что же делать с нахалами, устраивающими такие скандалы?

Делать то, что делали оскорбляемые ими наши литературные женщины, — отвечать им презрительным молчанием и потщательнее кутаться в возможно менее проницаемый вуаль псевдонима, который столь безрассудно советует всем сбросить с себя любопытный эстетик.

Резонеры могут сказать, что псевдонимы — средства паллиативные и что не к ним надо прибегать, а

Радикальное тут надобно лекарство;

что надо заставить людей уважать женское имя.

Да, ну пусть же они их прежде заставят его уважать, а до тех пор псевдоним все-таки единственное спасение.

Если бы любопытный эстетик и солидарные с ним в антагонизме против псевдонимов псевдонимные же нигилистические писатели были посообразительнее, то они сами для себя были бы за псевдонимы. Не рад бы разве теперь был Василий Курочкин, если бы стихи, которые он печатал в оные давние дни в патриотическом духе (что и не проходило без того, чтобы низводить на него в известной мере свою долю начальственных благоволений), были подписаны не его именем? Конечно, был бы рад. Не рад ли теперь поэт Некрасов, что книжечка “Мечты и звуки” была издана под буквами Н. Н.? Конечно, рад. Не лучше ли было бы во многих отношениях Н И. Соловьеву, если бы хоть половина его статей была напечатана не под его собственным именем, а с псевдонимом или вовсе без подписи? Конечно, лучше.

Один либеральный петербургский журнал в вышедшей в этих днях майской книжке снова коснулся весьма щекотливого вопроса: честно ли ратовать словом против “мнений, осужденных на безмолвие”?

Год тому назад вопрос этот рассматривался по поводу споров с писателями, отвергающими пользу постепенного общественного развития. Беспредельно смелые и, по-видимому, самоотверженные писатели этого направления объявили, что возражать им не честно, потому что они не могут свободно отражать эти возражения.

Теперешний новый упрек в этом роде сделан московскому профессору Юркевичу и М. Н. Каткову, подрывающимся под учение материалистов.

“Чтоб судить, кто прав, — говорит либеральный журнал, — нужно выслушать обоих, а нельзя доверяться авторитету г. Юркевича или г. Каткова, которые (sic!) уже потому не стоят никакого внимания, что поступают не совсем согласно с идеей справедливости, пользуясь своим положением и ругаясь над мнениями, осужденными на безмолвие”.

Гг. Катков и Юркевич виноваты, выходит, в том, что они опровергают какие-то мнения, осужденные на безмолвие.

Мы из пустого и ложного чувства давно играем в шарады. Пора отбросить эту методу объяснений и заговорить несколько прямее.

Мнения, “осужденные на безмолвие”, есть фуриеровский социализм в устройстве экономическом, республиканский демократизм в отношении политическом и философский материализм в науке.

Ни тому, ни другому, ни третьему не сочувствует М. Н. Катков, и заявил это в трех редактируемых им изданиях.

Г. Юркевич нигде не заявил, как он думает о фуриеровском социализме и демократизме; но он опровергает многие основные положения материалистов.

Несмотря на то, что г. Катков трижды виноват перед либералами социально-демократическо-материалистического направления, а г. Юркевич только во едином грехе проштрафился, либералы соц. — дем. — мат. направления сравняли их и устами одного из своих застрельщиков объявляют теперь того и другого не заслуживающими внимания. Мне нет никакого дела до М. Н. Каткова. Но мне никогда не приходит в голову мысль сомневаться, что редактор этих изданий говорит так, как думает, а думает так потому, что так уж он устроен, так додумался, глядя на все, чем чреваты дни сии. Бранить за это г. Каткова никто не имеет права, и человек, истинно либеральный, никогда бранить его не станет. Еще менее способен будет такой человек объяснять нынешнее направление экс-англоманских журналов секретарскими побуждениями. Говорить такие вещи значит не только не уважать свободной человеческой личности в г. Каткове, но даже не уважать ее в себе. Говорить такие вещи, выражаясь попросту, без затей, глупо.

А допустив, что М. Н. Катков имеет ровно столько же права защищать все им защищаемое, сколько другие имеют права обстаивать и всячески подпирать свои теории, надо признать за ним право употреблять все дозволенные, по понятиям чести, средства опровергать учения, по его мнению, вредные. То же самое нужно применить и к г. Юркевичу.

Но деспотические либералы “соц. — дем. — мат.” направления не любят вольнодумства. У них не баловаться! Думай так, как они говорят (ибо известно, что они не думают так, как говорят), а чуть не так, так “ты подлец”. Пока они ничего более не могут сделать, они ничего более и не делают. Но примириться с необходимостью не стеснять свободы никакого образа мыслей они уж не могут: желчны очень, не хватает их на это. За это одно уже я не верю их либерализму и не считаю их людьми, способными что-нибудь сделать для человеческого счастья. “Врачу, исцелися сам”.

Прошу не перетолковывать моих слов. Все, что я здесь сказал, не касается известных теорий, которых я не разбираю, а людей, странных, смешных, злых и в то же время жалких людей, полагающих, что довольно назвать себя нигилистом или социалистом, чтобы тотчас же перестать быть дурачком и плутишкой.

Теории стоят особою статьею, и их можно подпирать, вовсе не возводя на своего противника обвинения в воровстве серебряных ложек. В Англии социалисты имеют полную, безграничную свободу слова, материалисты тоже и, разумеется, пользуются этой свободой; но торжества социализма над личною собственностию или материализма над идеею христианского богопочитания мы не видим.

Допустим, что наши — народ хлесткий; разобрали бы всю эту канитель по шарнерчикам, и всю вон, как старый хлам. Допустим. Хотя, правду говоря, и нельзя этого допустить. Тем, что дома у нас сидят, далеко, например, до обширной философской начитанности и мастерского умения владеть словом.

В прошлом году, отвечая на один упрек, сделанный вам редакциею “Колокола”, вы замечали ей, что она не знает русского общества; что доставляемые ей сведения нередко ложны, а соображения и выводы, делаемые ее корреспондентами, почти всегда натянуты с бесстыднейшим легкомыслием. Вы это развивали потом в трех довольно объемистых передовых статьях и, по мере сил ваших, кажется, ясно доказывали, что подпольные типографии, заведенные молодежью по совету г. Герцена, дело у нас никуда не годное и что социально-демократической революции в России быть не может по совершенному отсутствию в народе русском социалистических понятий и по неудобству волновать народ против того, кого он считает своим другом, защитником и освободителем. Вас за это ругали, ругали да и полно. А г. Герцен тем часом все нес какую-то фантасмагорию. Вы ему рекомендовали Островского почитать, говорили ему: “Вот какие, сударь, нравы-то в нашем городе”. А он извещал, что войска русские перейдут на сторону Польши, что раскольники дышат враждою против царя и правительства. Что же вышло? Вышло, что войска бьют поляков, Россия заявляет тем или другим способом чувства своей симпатии и преданности государю, а раскольники впереди других и простирают свое усердие далее других.

Что же еще вышло?

А еще журнал “Колокол” до такой степени дискредитовался, что за ним не бегают, как во дни оны, и в Парижском Café de la Rotonde, где ежедневно встречается толпа русской и польской молодежи, нумер “Колокола” лежит две недели в девственной чистоте и неприкосновенности.

Перед вами, разумеется, никто не сознался в безрассудстве тех диких упреков, которые вам делали; но в душе, верно, каждый хоть на маковое зерно смышленый человек согласен, что вы говорили только правду.

Но ваша вина была в том, что вы спорили с самим Герценом!!! А уж, кажется, ему ни крылья не связаны, ни пути не заказаны. Катков же и Юркевич виноваты в том, что возражают мнениям социалистов и материалистов, которые, по словам либерального журнала, уж очень обижены в отношении свободы.