Три леди поздоровались с хозяином и хозяйкой и направились в бальный зал, и тут же появился лорд Симмонс, встретивший их так приветливо и радостно, что Кэрол поняла, почему Пенелопа так тянулась к нему. Он сразу же записал за собой на бальной карточке три танца, допускаемых этикетом, и дважды написал свое имя на карточке Кэрол.

– Могу ли я несколько расширить правила приличия и просить у Пенелопы четвертый танец, поскольку она моя невеста? – спросил он у леди Августы. – Пусть сплетничают вволю, скоро о нашей помолвке узнают, и все объяснится.

Леди Августа дала согласие, и лорд Симмонс повел Пенелопу занять места в первом танце. Кэрол смотрела им вслед, чувствуя, что все кончено, что ей никогда больше не разговаривать с девушкой, которую она привыкла считать сестрой.

– Расскажите мне о них, – прошептала она, – об их дальнейшей жизни.

Леди Августа ответила не сразу. Она тоже смотрела на Пенелопу и ее жениха. После долгого молчания она сказала, по-прежнему глядя на молодую чету:

– Конечно, они поженятся. У них будет четверо сыновей и дочь.

– А как же имя? Лорда Симмонса зовут Элвин. Это второе имя моего отца.

– Ах да, думаю, что ты правильно догадалась. Через тридцать лет младший сын Пенелопы и лорда Симмонса совершит путешествие в Америку и останется там жить. Эта танцующая пара – твои отдаленные предки.

– Пенелопа – мой предок? – Кэрол широко раскрыла глаза, а потом захлопала ресницами. – Спасибо, что сказали. А что же Николас и Кэролайн?

– В самом деле, что же Николас и Кэролайн? – спросил любимый голос у Кэрол за спиной. – Уж не переиначиваете ли вы наши свадебные планы? – продолжал он шутливо. – Если так, умоляю перенести свадьбу поближе. Кажется, я начинаю терять терпение. – Последние слова он произнес, с такой нежностью заглянув в глаза Кэрол, что у нее чуть не разорвалось сердце.

– В действительности, – сказала леди Августа, – мы говорили о Пенелопе и Элвине.

– Он уже стал Элвином? – разговаривая с леди Августой, Николас все еще улыбался, глядя в глаза Кэрол. – Значит ли это, что помолвка состоялась официально?

– Я дала согласие сегодня днем, и вам это прекрасно известно, поскольку вы помогали на пути к осуществлению их сердечных желаний, – ответила леди Августа. Внезапно ее голос стал резче. Это показалось Кэрол странным, а та добавила:

– Я полагаю, вы появились для того, чтобы пригласить вашу невесту на следующий танец. Кажется, в карточках написано, что это вальс. Я пойду сыграю партию в пике с лордом Феллонером, пока вы не кончите.

Кэрол хотела было попросить Николаса подождать, посидеть с ней где-нибудь, не выводить ее на середину зала до следующего вальса. Но леди Августа глянула на нее так сурово, что она не осмелилась даже попробовать получить отсрочку и побыть с ним подольше. Сердце у нее ныло от любви и горя, и она вложила свою руку в его и вышла на середину зала. Николас обнял ее, и танец начался.

Кэрол знала, что у нее есть лишь несколько минут, чтобы касаться его и запоминать его лицо, сильное и красивое. Они кружились по залу, и она не сводила с него глаз. Он вел ее уверенно, и она с легкостью слушалась, не думая о том, что делает. Они были созданы для того, чтобы быть вот так, вместе, чтобы Кэрол чувствовала себя в безопасности в его объятиях, чтобы Николас смотрел на нее с любовью и не пытался скрыть эту любовь. Последние короткие мгновения они были вместе, кружась и скользя в их собственном очарованном пространстве, куда остальной мир и остальное время не могли проникнуть.

– Я так люблю тебя, – прошептала она. – Что бы ни случилось потом, не забывай этого никогда и никогда не сомневайся, что я благодарна тебе за то, как ты поступил со мной сегодня днем. Я не жалею о том, что мы сделали, и никогда не пожалею.

– Я тоже не жалею об этих минутах. – Она чуть не разрыдалась от его ласковой улыбки.

– Я люблю тебя, Николас! – Она не знала, слышит ли он ее. Но вместо него она услышала голос леди Августы, хотя та была по-прежнему за карточным столом. Только теперь, очевидно, это была настоящая леди Августа, играющая в пике с лордом Феллонером, и ни один из них не подозревал, что происходит. Та леди Августа, которую знала Кэрол, была рядом с ней в зале, и эта леди Августа была невидимой.

– Танец, который я разрешила тебе протанцевать в виде особой милости, окончен. Мы отбываем.

Еще мгновение – и Кэрол перестала ощущать объятия Николаса, и его фигура начала превращаться в неясное пятно. Кэрол показалось, что в зале стемнело, а музыканты, которые заиграли следующий танец, стали удаляться от нее все дальше и дальше, и она их уже совсем не слышала.

– Леди Августа, пожалуйста, – умоляюще сказала Кэрол, – подождите минутку. Позвольте мне увидеть, что он счастлив с ней.

Позвольте мне убедиться, что мое сердце разбито не напрасно.

– У меня нет права оттягивать время твоего отбытия, – начала леди Августа, но ее прервали. Другой голос, более глубокий, заговорил так, что звуки его отдались у Кэрол в голове подобно громовым раскатам, и все же этот голос был легче вздоха.

– Ты любила от всей души, – произнес голос, – и будешь вознаграждена. Смотри же!

Мрак, окружавший ее, рассеялся, и Кэрол опять увидела бальный зал, ярко освещенный свечами и украшенный к Рождеству. Леди Кэролайн стояла рядом с Николасом, державшим ее за руку. Как показалось Кэрол, леди колебалась, прижав другую руку ко лбу. Николас наклонился к ней с нескрываемым беспокойством. Она что-то сказала, и Николас улыбнулся. Он взял ее под руку и повел из круга танцующих к французским окнам, выходившим в сад. Каждая линия его фигуры, взгляд, которым он смотрел на свою невесту, – все выражало готовность любящего человека защищать и охранять любимую.

– Они будут счастливы, – сказал голос, – и это счастье – дело твоих рук.

– Благодарю, – сказала Кэрол вслух, хотя и не знала, что тот, кому принадлежит голос, услышал бы ее, даже если бы она произнесла эти слова мысленно.

– Идем, Кэрол, – это говорила леди Августа, – мы были здесь дольше, чем нам отпущено.

И опять кольцо ее рук окружило Кэрол. На этот раз Кэрол была лучше подготовлена к этим ледяным прикосновениям. На этот раз ледяной холод был ничто по сравнению с горечью разлуки и с острой как нож болью в сердце от сознания своего полного одиночества.