Касум сказал ласково, чтобы не закричать на Га–сана, не взорваться, как взрывается Солтан:

— Дорогой, вспомни: сколько раз ты приходил ко мне с просьбами по–соседски. Отказывал я тебе когда–нибудь? Сено не мое, колхозное. У тебя ответственность за школьников, а у меня за сено. Ну, хорошо, я дам. Люди узнают. Кто отвечать будет? Я! Вон Солтан, по–моему, уже догадался.

— Солтану наплевать на меня и на тебя. У него свои заботы.

— На меня и на тебя — это верно. Вот и сообщит куда надо. Разве его поймешь?

Гасану показалось, что бригадир начинает сдаваться, и он поспешил заверить:

— Если только Солтана боишься — не беспокойся. Вечерком к нему зайду, обо всем договорюсь.

Касум почувствовал, что все у него внутри мелко–мелко дрожит, а в глазах темнеет.

— Отойди! — сказал он. — Прошу тебя по–хорошему: отойди!

Гасан пожал плечами, улыбнулся. Все шло как положено. Очень уж горячий народ эти старики. Кричать начинают с первого раза. Понять их можно: война, трудная жизнь. Но и сдаются они быстрее, нервы не выдерживают. Еще два–три таких разговора, и Гасан получит сено из долины Пиркалем. Он не сомневался в этом.

Солтан давно собирался в город. Особых дел у него там не было, просто неудержимо захотелось вырваться хотя бы на день из села, где он провел в одиночестве полгода, хлебнуть глоток свежего городского воздуха. Думал, вернется в родное Гарагоюнлу — вернется к людям. Нет, и здесь он был один. Его снова тянуло куда–то.

Касум не хотел отпускать его с сенокоса. Уговаривал и так и этак. Сначала на сознательность нажимал: нынче, мол, каждый день и каждый человек на счету, дожди зарядят — сгниет сено. Потом сказал, понизив голос:

— Сегодня там и заночуем, чтобы времени не терять. Гасана на бутылку накроем, у него, наверное, не одна…

— Тебе эта бутылка дорого будет стоить, не понимаешь, что ли?: — отозвался Солтан.

— Понимаю, — вздохнул Касум.

— Мир меняется, а, Касум? Бригадир вспомнил мудреца Меси.

— Мир все такой же. Мы меняемся.

Может быть, Солтан и остался бы, если бы не боялся новой встречи с Сенем: ведь она тоже останется там, в долине Пиркалем… И, как всегда, когда он не знал, как ему поступить, на помощь пришла злость.

— Да уж, — сказал он. — Хорошо, хоть понимаешь.

И сразу все стало просто. Бригадир, опасливо взглянув на Солтана, отошел.

На попутной машине Солтан вернулся домой.

Сирота, всегда встречавший хозяина радостным лаем, молчал.

«Шляется где–нибудь, — подумал Солтан. И вдруг кольнуло: — А может, сбежал?» — Он пронзительно свистнул. Откликнулись все собаки Гарагоюнлу, но Сирота не отозвался.

Странно, но Солтан чувствовал, что пес где–то рядом. И, действительно, не успел Солтан войти в дом, как из кустов неподалеку высунулась морда Сироты. Пес смотрел на хозяина, чуть склонив голову, но не подошел, даже когда тот вновь позвал его. А потом появилась из кустов еще одна собачья морда, и Солтан все понял. Сирота справлял свою свадьбу.

Некоторое время собаки внимательно разглядывали человека, потом Сирота выбежал из кустов, бросился к хозяину, ласкаясь, и вновь устремился к своей избраннице. Остановился, посмотрел на Солтана, повизгивая, призывая идти за ним. Пес звал его на свою свадьбу! Приглашал полюбоваться на невесту… Оценить выбор.

Выругавшись, Солтан поднял камень и швырнул в кусты. Раздался жалобный визг, Сирота, тоже взвизгнув, как будто камень попал в него, тотчас скрылся с глаз.

«Вот так–то, брат, — сказал Солтан сам себе, войдя в дом. — Они будут воспитывать детей и внуков, а ты кого? Собачьих ублюдков?»

В доме было не прибрано, как всегда, да еще протянулись по полу от порога грязные следы. Он с недоумением покосился на них, выглянул в окно. Поблескивая водой, цепочка следов тянулась через весь двор. Там, где стоял он, ожидая собаку, скопилась целая лужица.

Не раздумывая, Солтан взял топор, срубил сухой сук у яблони, вытесал пробку и, подойдя к колонке, несколькими ударами топора загнал деревяшку в трубу, откуда с шумом хлестала вода.

За ведром воды раз в два дня можно спуститься в село, а вот каково теперь придется соседям? Пусть побегают, вверх–вниз с ведрами, пока не надоест, может, тогда и вызовут мастера.

Несмотря на то, что Солтан решил идти в город спозаранок, спать он пока не собирался. Все равно пришлось бы ему лежать и час и два, а может, и все три, не сомкнув глаз. И что только в эти бессонные часы не лезло в голову! Иногда он спрашивал себя: что тебе надо? Лучше было бы, что ли, если бы просидел всю жизнь в Гарагоюнлу, копался бы день за днем в поле, да на огороде, ругался бы с женой из–за лопаты, брошенной во дворе, или таза, подвернувшегося под ноги? Сколько односельчан прожили так. Сами же говорят: вчера родились, завтра уже помирать. Все в один день слилось. А он, Солтан, мир повидал. Всю страну исколесил, из города в город, со стройки на стройку. В какие только переплеты не попадал, чего не перепробовал. И горького и сладкого. Жизнь годами меряют, а надо бы иначе. Если иначе, так он не одну, а три прожил, не пятьдесят ему, а сто пятьдесят. Может, и Сенем здесь ни при чем, может, просто устал он от жизни, как устают глубокие старики…

И так у него выходило все кругло, что оставалось лишь пожалеть соседей, всю жизнь прокопавшихся в земле. Только почему же тогда раскаленным углем жгла душу обида, стоило ему подумать о Сенем, об Османе и Алыше? Почему, как только начинает смеркаться, он уже мечется в злобе по дому в ожидании воркующего голоса Османа: «Ох, сынок, балуешь ты меня…»

Вот и сейчас он начал метаться. Снизу уже наползал запах жареной рыбы. Вот–вот послышится разомлевший голос Османа…

Но тут послышались совсем другие голоса. Возле колонки кричали соседки, пытаясь вытащить пробку, забитую Солтаном:

— Это он, бандит старый! — разорялась Хатыи Арвад. — Больше некому!

— Может быть, Гасан? — неуверенно спрашивала жена Касума.

— Гасан с покоса не возвращался! Вот и получается: мужиков наших угнали на покос, а тут делай, что хочешь, и заступиться некому!

«Сколько крику в одной женщине!» — подумал Солтан равнодушно.

— Сосед! — Хатын Арвад подскочила к самому окну, и теперь ее пронзительный крик вонзался в уши Солтана. — Зачем закрыл воду? Ну–ка выходи!

«Сколько крику в одной женщине и еще остается место для наглости!» — подумалСолтан,

— Прошу тебя, не связывайся с ним! — умоляла жена Касума. — У меня два полных ведра стоят. Возьми…

Солтаи возник на пороге своего дома и молча уставился на Хатын Арвад, скрестив руки на груди. И было что–то в его облике, в горящем презрением взгляде, в костлявом широкоскулом лице, в небрежно расстегнутой рубахе, обнажавшей седую шерсть на груди, что заставило Хатын Арвад испуганно отступить.

— Дядя, открой, пожалуйста, воду, — тихо попросила она.

Солтан покачал головой.

— Нет. Сходите за мастером, пусть поправит колонку.

Он повернулся и скрылся в доме, не слушая, что вслед ему кричат женщины.

Спать он лег поздно, утром, как всегда, проснулся разбитый, но мысль о том, что сегодня он побывает в городе, быстро взбодрила его. Автобуса Солтан не стал ждать, добрался до города попутной машиной, сунув шоферу пятерку вместо трояка: деньги он, привыкший за долгие годы к шальным заработкам, считать не любил.

Солтан бродил по городским, улицам, заходил в магазины, кое–что покупал для хозяйства, но все по мелочи: много ли ему одному надо? Да и не было здесь ничего такого, что не лежало бы на полках сельпо.

Но лишь оказавшись в магазине, где на прилавке под стеклом сверкали золотом и серебром часы, брошки, серьги, он понял, что заставило его сегодня, бросив все, отправиться в город. Он приехал за бусами!

Они тоже лежали под стеклом. Разные. Перламутровые, зеленые, прозрачно–желтые. Солтан искал фиолетовые, похожие на те… Были всякие, но таких не было. Он спросил продавщицу. С сомнением оглядев невзрачный костюм Солтана, она достала нехотя из–под прилавка красивую коробочку, раскрыла ее, и Солтан вздрогнул. Перед ним на черном бархате лежали его бусы, только новые и переливающиеся каким–то внутренним светом.