Вскинешь взор, и кажется, что видишь сон. Массандровская мадера, портвейн, херес, шампанское, словом, все вина, какие только может потребовать самый прихотливый потребитель, все были тут в бутылках.

– Хороший магазин, – звучно сказал Коровьев, хотя никто и не интересовался его мнением и никто не просил его магазин этот хвалить. И тут же он подошёл к фруктам.

– С котами нельзя, – в негодовании сказала белая женщина.

– Извиняюсь, где вы видите кота? – спросил Коровьев и приставил ладошку к уху, как тугоухий. Женщина моргнула глазами и отшатнулась. На том самом месте, где почудился ей чёрный кот на задних лапах, стоял толстяк в клетчатом с продранным локтем, правда, с кошачьей рожей, но в кепке и с примусом в руке.

– Почём мандарины? – осведомился Коровьев.

– 30 копеек кило, – ответила поражённая женщина.

– Жарко. Кушай, Бегемот, – пригласил Коровьев.

Спутник Коровьева передал примус Коровьеву, взял верхний мандарин, облупил его в один взмах и тут же, чавкнув, сожрал его, а затем принялся за второй.

Смертельный ужас поразил женщину.

– Вы с ума сошли! – закричала она, – чек подавайте! Чек! – и уронила конфетные щипцы.

– Душенька, – задребезжал Коровьев, – не при валюте мы сегодня… Ну что поделаешь. Но клянусь вам, в следующий же раз и никак не позднее четырнадцатого отдадим. В кредит! – и он подмигнул.

А Бегемот лапу сунул в шоколадную пирамиду, выдернул плитку, отчего вся пирамида рухнула. Женщина сделалась жёлтой, как батумский лимон, и пронзительно и тоскливо завыла:

– Палосич!

И не успел ещё Бегемот прожевать шоколадку, как Павел Осипович возник у прилавка.

Утро 25/I. 34.

Он вмиг оценил положение и, не вступая ни в какие пререкания с Коровьевым или Бегемотом, воскликнул:

– Сверчков! Милицию!

Пронзительная трель у дверей ответила Палосичу. Приказчики бросили ножи и выставили лица из-за прилавков. Бегемот отступил к громадной кадке с надписью «Сельдь керченская» и запустил в неё лапу.

– Ты что делаешь, гад?! – вскричал приказчик в белом халате и котиковой шапке.

Трель повторилась.

Вечер 25/I. 34.

Проглотив кусок керченской селёдки, Бегемот повёл речь.

– Граждане-товарищи! Что же это делается? Ему можно? – Тут он указал лапой на человека, одетого в сиреневое пальто. Этому человеку приказчик резал балык, источающий масло. – Ему можно? А коту, который починяет примуса, нельзя?

1/II. 34.

Трель загремела отчаянно. В гастрономическое отделение потянулась публика.

– Горько мне! Горько! – как на свадьбе вскричал спутник Коровьева и ударил себя в грудь. Приказчик замер с ножом в руке. Тут спутник, очевидно самого себя расстроив, размахнулся и ударил кулаком в грудь сиреневого человека. Тот слетел с ног и рухнул прямо в кадку с керченским рассолом, так что брызнуло в разные стороны. В то же мгновение возникли двое милиционеров возле самых мандаринов.

Их явление было, впрочем, кратковременным. Коровьев преградил им путь со словами:

– Эх, добрые души! Ну чего вам-то ввязываться в это печальное дело?

Он дунул и крикнул:

– Исчезните!

После этого оба милиционера растаяли в воздухе буквально так, как тает кусок рафинаду в горячем чаю.

Дикий голос рявкнул в толпе покупателей: «Иностранца бьют!», Павел Иосифович куда-то метнулся, кот овладел примусом и вдруг широко плеснул керосином прямо на фрукты. И ранее, чем успели мигнуть, спичку, что ли, кто-то успел швырнуть, только апельсины в ящиках за прилавком вспыхнули.

И всё смешалось. Девушки выбежали из-за прилавка, крича: «Пожар!» {96} Шарахнулась публика, а огонь, весело лизнув шоколадную пирамиду, бросился вверх, и загорелись бумажные розовые ленты на корзинах. Ещё мгновение, и огонь пошёл жрать полотняную штору на окне. Что-то затрещало и посыпалось, и видны были скачущие через прилавок приказчики, и лез на карачках из магазина в испорченном сиреневом пальто исступлённый человек, и побежала публика из магазина, и вылетело стекло, и свистели опять, и слышен был вопль Павла Иосифовича: «Пропустите к телефону!»… Сам же господин Коровьев и спутник его тут же бесследно исчезли.

12/VII. 1934 г. – 15/V1I. 1934 г.

Куда девались подозрительный Коровьев и толстяк в клетчатом непосредственно после того, как учинили пакость в торгсине на Смоленском, – неизвестно.

Будто бы оба негодяя перебросились на Мясницкую улицу, попали в пустынное учреждение {98}. Что там делали они – осталось тайной, но пожар начался немедленно после их отбытия. И лихая пожарная колонна, сверкая, трубя и звеня в колокола, покатила по намасленному асфальту. Затем неразлучная пара оказалась именно в доме Грибоедова, на веранде ресторана, где, важно усевшись за свободный столик, потребовала две кружки пива и полтора десятка раков.

В раках им сразу отказали, сославшись на то, что ракам не сезон. А с пивом тоже произошла заминка. Официант осведомился – литераторы ли новоприбывшие?

– Какое отношение это имеет к пиву? – надменно осведомился Коровьев, а толстяк объявил, что он поэт. И тут же, встав в позу и поражая всех продранными локтями, фальшивым голосом зачитал дурацкое стихотворение:

За столиками заулыбались сконфуженно, зашептались, заёрзали. Официант не пожелал слушать ничего про розу и попросил удостоверение.

Тут произошла страннейшая история. Как из-под земли вырос командир чёрного брига и режущим взглядом окинул незваных посетителей. И удивительная перемена произошла во флибустьере. Он, всмотревшись в посетителей, вздрогнул, побледнел и неожиданно раскланялся низко. Оттеснив одним взмахом официанта, оказался у плеча Коровьева и как фокусник вынул карточку. Официант в изумлении открыл рот.

– Чем потчевать прикажете? – шепнул белозубый пират, и ещё интимнее шепнул: – Белорыбица мировая, к съезду писателей приготовили… Деволяйчик могу сделать, салат?

Коровьев внимательно смотрел на соблазнителя, внезапно протянул ему руку. И тот потряс её обеими руками. Толстяк, не желая отставать от приятеля, также ткнул флибустьеру лапу.

– Ничего не нужно. Мы спешим. Две кружки пива, – приказал Коровьев.

– Две кружки пива, – грозно повторил флибустьер и тотчас, повернувшись, удалился вместе с поражённым официантом. По дороге он, еле шевеля губами, произнёс тихо:

– Пиво из запасного бочонка. Свежее. Льду. Скатерть переменить. Ванотиного рыбца тонкими ломтиками. В секунду. От столика не отходить.

Официант устремился в буфет, а командир повёл себя необычайно странно. Он исчез в тёмном коридоре, вошёл в двери с надписью «Служебная», тотчас вышел из неё со шляпой в руках и в пальто, кому-то встречному сказал: «Через минуту вернусь» – вышел чёрным ходом на Бронную, повернул за угол и исчез. Он не вернулся ни через минуту, ни через час. Он больше вообще не вернулся, и никто его более не видел.

Меж тем публика за столиками в совершённом отупении наблюдала странную пару, вооружившуюся двумя вспотевшими кружками пива. Толстяк наслаждался, погрузив морду в пену и подмигивая на официанта, который как прилип к своему месту на посту невдалеке.

Тут на веранде появился взволнованный хроникёр Боба Кондалупский и плюхнулся за соседний столик, где помещался известный писатель с гордой дамой в шляпе в виде бритвенного блюдечка.

– В городе пожары, – взволнованно шепнул Кондалупский по своей привычке на ухо известному писателю.