Вот ведь как помог Иван Иваныч и другому человеку раскрыть свои таланты. Смотрите - была неприметная фабричная девчонка Клавка, а ныне стала - передовик, Герой Социалистического Труда Клавдия Федератовна (765) Артамонова (766), непременный член всех президиумов, конференций, школ передового опыта (767)! Страна получает тысячи лишних метров ситца, километры пряжи (768), а всему душой и началом - мысль и разум Ивана Иваныча!

Ну и хватит, пожалуй, о его успехах, потому что хроника наша уже, собственно, идет к концу (769). Вот только расскажу еще немного о личной жизни Ивана Иваныча, ибо, как нам всем хорошо известно (770), личная жизнь нашего человека (771) - это один из краеугольных камней нашей жизни вообще (772).

Естественно, что хоть и встретились они тогда с Людмилой Степановной очень нежно, но были и у них водовороты, камни, подводные течения (773). Особенно в первое время, когда родился, как они его назвали, Алик, Альбертик (774). Иван Иваныч в тот год как раз заканчивал институт, и понятно, что доходы семьи были тогда весьма незначительные: стипендия Ивана Иваныча да то, что он зарабатывал погрузкой и разгрузкой в Речном порту или на мясном холодильнике (775).

Людмилу Степановну это слегка злило. Когда Иван Иваныч, перегруженный занятиями, не мог еще и идти грузить на холодильник (776). Мила тогда кормила Альбертика с ложечки, горюнилась и приговаривала: "Холосенький ты мой! Ты - чей? Ты мой или насего папочки, ученого-перченого (777)?"

Это, в свою очередь, оскорбляло Ивана Иваныча (778). Он расстраивался, не мог сосредоточиться, а иногда даже отшвыривал в сторону нужный учебник, надевал пальто и молча уходил в ночь (779).

Ясно, что последнее вызывало ответную цепную реакцию у Людмилы Степановны (780). И однажды она сбежала, прихватив ребенка, к джазисту (781). Но почему-то довольно быстро оттуда вернулась (782). И хотя Иван Иваныч точно знал, где она провела эту ночь, он ее никогда таким поступком не корил, понимая слабость и роль женщины (783). Тем более, что джазиста вскорости посадили в тюрьму за спекуляцию пакистанскими джинсами (784) и пластинками с записями "Битлз" и "Ролинг стоунз" (785).

Но в урочный час и Людмила Степановна поняла важность выполняемых Иваном Иванычем задач. Это случилось именно тогда, когда его назначили начальником (786). Она тогда тоже возвратилась на работу, в ту самую угловую аптеку, где она служила до замужества и иных своих приключений (787). На работе ее встретили хорошо и вскоре выбрали секретарем первичной комсомольской организации (788), а через год назначили заведующей ручным отделом. Раздобревшая, вальяжная, она спокойно (789) стоит теперь в проеме двери, ведущей во внутренние покои аптеки, и, ослепительно сверкая золотыми зубами (790), с улыбкой смотрит на нас, покупателей (791).

Так что, как видите, Милка тоже кое-чего добилась в жизни. Иногда они даже ласково препираются с Иваном Иванычем, расхваливают преимущества своих профессий и зовут друг друга к себе работать (792). Но это, разумеется, в шутку (793), потому что им, как и всем нам, хорошо известно - человек должен находиться на своем постоянном месте и никуда с него не уходить (794).

И вот теперь, стало быть, Иван Иваныч сделался весьма и весьма уважаемым в нашем городе человеком (795). Подумайте сами - член многих постоянных и временных комиссий, талантливый хозяйственник, депутат. Наверное, это что-нибудь значит (796)?

И я не стану врать, нагнетая психологизм (797), - нет у него вот этой самой печали, тоски по своему литературному прошлому, ностальгии, так сказать (798). Хотя книги он по-прежнему читает исправно (799). Любит потолковать о литературе и искусстве (800) в кругу своих теперешних знакомых: физиков, инженеров, архитекторов (801), которые частенько собираются в их новой уютной квартире на седьмом этаже шестнадцатиэтажного дома (802): пообщаться, послушать хорошую музыку (803), выпить чашечку ароматного кофе или бокал-другой какого-нибудь легкого искрящегося напитка (804).

Он, кстати, прекрасно знает цену своим юношеским писаниям (805). "Уверяю вас, - иронически морща переносицу (806), говорит он иногда собравшимся (807), - уверяю вас - невелик урон понесло древо русской литературы, избавившись от такого фрукта, как я (808). Ну что бы я смог? В сотый раз описать, как кто-то куда-то уехал, а она его ждала, а тут другой, а он вернулся, и вот уже они и опять вместе (809)? И... и, друзья, все мое "творчество" непременно уперлось бы опять в этого, я прямо скажу, несколько глуповатого почтальона (810). Помните мой рассказ "Спасибо" (811)?"

- Как же, как же, - улыбались люди (812). И Иван Иваныч улыбался, помешивая мельхиоровой ложечкой (813) чудный кофе (814) либо попивая из хрустального бокала (815) легкий искрящийся напиток.

И совершенно естественно, что он и забыть-забыл про тех самых ЗЕЛЕНЫХ МУЗЫКАНТОВ (816). На кой черт они ему, спрашивается, эти ЗЕЛЕНЫЕ МУЗЫКАНТЫ, исчадие наркотика, преступно и легкомысленно подсунутого ныне почтеннейшему Ивану Иванычу спившимся бродягой-журналистом (817)?

Хотя - стоп (818)! Что-то я писал-писал, сочинял-сочинял да и досочинялся (819)! Досочинялся до того, что у меня в конце концов получается чуть ли не сплошной хэппи-энд (820).

А ведь это не совсем так (821). Потому что вот некоторые люди поговаривают (Людмила Степановна, возможно, кому шепнула, а потом и дальше по городу пошло) (822), говорят, что иногда, примерно раз в полгода, а то и реже - Иваном Иванычем овладевают приступы какой-то серьезной, никому не ведомой болезни. Он тогда из дому совсем не выходит, запирается у себя в домашнем кабинете, ложится на диван, лежит на том диване пластом два, а то и три дня. И не ест, и не пьет, и никого к себе не подпускает - лежит себе на том диване и покуривает - садит одну папироску за другой два, а то и три дня подряд (823). Правда, я в эти россказни мало верю - чего только не болтают в очередях глупые бабы (824)! Да и Людмила Степановна с ее решительным характером и большими связями в медицинском мире вряд ли допустила бы до Ивана Иваныча какую-нибудь серьезную, никому не ведомую медицинскую болезнь (825).

Ну и другое... Со смущеньем вынужден признаться, что я, по чьей-то там народной пословице (826), вместе с грязной водой выплеснул из ванны и ребенка (827). Под ребенком я имею в виду Василия Александровича Попугасова, которого я, ради красного словца, крыл и "дураком", и "спившимся", и "бродягой" (828). Правда, тут у меня есть одно оправдание - он и сам так себя часто называл, пока не прошел в областной психиатрической больнице полный курс антиалкогольного лечения антабусом и гипнозом в сочетании с электросудорожной терапией (829). Под руководством уже дважды упоминавшегося врача-литератора Гусакова Эрнеста Ивановича (830). Но все же я должен публично перед Васей извиниться (831), ибо вследствие медицинского вмешательства он тоже совершенно изменился в лучшую сторону и тоже стал совсем другим человеком (832).

Да что там извиняться! Я просто должен ему по гроб жизни быть благодарен (833)! Открываю секрет: ведь это именно он рассказал мне всю вышеописанную историю (834), мужественно не утаив даже и крайне не выгодных для себя фактов и обстоятельств (835). Более того, заметив, что меня увлекла эта история, он снабдил меня всем необходимым справочным материалом. В частности, подарил мне рукопись рассказа "Спасибо" (бывший "Бессовестный парень") (836) со своими пометками, исправлениями и комментариями (837).

- Только напиши, - просил он. - Только напиши (838)...

Мы познакомились с ним в вагоне-ресторане пассажирского поезда "Новосибирск - Лена" (839). Он как раз получил назначение (840) в многотиражную газету одной из наших молодых ударных строек (841). Слегка поседевший, чисто выбритый, подтянутый, благоухающий "Шипром" (842) Василий Александрович изучал за свободным столиком красивое меню (843).

Все остальные места были заняты весело (844) галдящим людом (845). Командировочные (846) с пузатыми портфелями (847), здоровенные мужики (848), девчонки в расклешенных джинсах (849) - казалось, вся страна с места стронулась (850).