Полагаю, что уважаемый читатель, который любит это дело и не боится заблудиться в текстовой чащобе, осилит всю книгу. Другой - ограничится ее собственно беллетристической частью, житием именитого перестройщика Ивана Иваныча, ныне одного из самых могущественных людей обновленной России.

К сожалению, готовя журнальную версию романа, я был вынужден сократить его почти на треть: ведь журнал "Знамя" не резиновый, а бумажный, и негоже автору пировать на его страницах за счет других своих коллег, презрев идеи раскаяния и самоограничения. Но в этой печали есть крупицы радости сокращения в комментариях, обозначенные [...], сделаны лично мною, а не редакцией или, упаси Бог,  цензурой. Общее количество комментариев 888 сохранено для удобства грядущего чтения книжного текста.

Подчеркиваю, что все совпадения с реальностью этого ХУДОЖЕСТВЕННОГО произведения, существующего только на бумаге (включая натурально существующие имена и фамилии), являются мнимыми, и честно предупреждаю, что не принимаю никаких претензий от "униженных и оскорбленных" моими скромными словами. Наоборот, я предлагаю КАЖДОМУ ЖЕЛАЮЩЕМУ вставить его имя в роман за чисто символическую плату, которая пойдет или на борьбу за мир, или еще на что-нибудь хорошее. И, конечно же, прошу прощения у тех своих друзей и близких, которых я в пылу сочинительства не сумел (по не зависящим ни от кого обстоятельствам) упомянуть на этих страницах. Верьте мне, что я непременно сделаю это при публикации полного текста романа издательством "Вагриус". Верьте! Эти глаза не солгут. Злые великаны ушли и больше никогда не вернутся.

Автор

Я же скажу, что великая нашему сердцу утеха Видеть, как целой страной обладает веселье, как всюду Сладко пируют в домах, песнопевцам внимая, как гости Рядом по чину сидят за столами, и хлебом и мясом Пышно покрытыми, как из кратер животворный напиток Льет виночерпий и в кубках его опененных разносит. Думаю я, что для сердца ничто быть утешней не может.

Гомер

Зеленые музыканты (1)

С величайшей робостью (2) и тихой творческой печалью (3) приступаю к изготовлению этого небольшого (4) труда, посвященного нескольким занимательным эпизодам из раннего периода жизни моего не очень близкого знакомого, некоего Ивана Иваныча, человека ныне (5) весьма и весьма в нашем городе (6) уважаемого, члена многих постоянных и временных комиссий (7), талантливого хозяйственника, депутата (8).

И мне прекрасно извеcтно, что стиль мой местами неряшлив (9), в описаниях имеются пробелы (10), сплошь и рядом наличествуют штампы, банальности и другие закавыки (11), но чего еще требовать от скромного самоучки, последовательно не принятого ни в один из имеющихся в нашей стране литературных институтов (12)? Стараемся, как можем, товарищи (13)!.. Стараемся... Понимаете, я, если честно говорить (14), так считаю - корень всех моих бед в том, что мысли, мысли мои все в последнее время как-то немножко (15) разбросаны, не определены... Потерял я где-то как-то (16) свою изначальную нить (17)... Вот свежий тому пример - сижу я сейчас за столом и пытаюсь сочинять (18), а самому так и хочется поскорее это скорбное занятие оставить (19). Поступить на хорошо оплачиваемую службу (20)... Или, наоборот, - прилечь на диванчик с книжечкой и весело заснуть (21), потому что - ничего не понятно (22). Потому что - мысли прыгают, скачут, хихикают, корчат рожи (23), и ничего не понятно.

И я тогда гляжу в окно. Там девушка-певунья (24) улыбается в оконной раме дома напротив (25). Надышала овал в морозном мутном стекле своим нежным неземным дыханием (26), гладит своим розовым пальчиком ледяные узоры. Окликнуть бы ее сквозь двойные рамы (27)! Крикнуть, позвать, пригласить на стадион "Динамо" (28) и там кружиться, кружить на коньках под бравурную духовую (29) музыку, взявшись за руки крест-накрест. И проводить до подъезда, и, волнуясь, попрощаться, и долго-долго стоять под фонарем, бесцельно глядя на сладко падающие снежинки (30)...

Ан нет (31)! Как поселилась в голове эта самая творческая печаль, так и не дает ни сна, ни отдыха, ни покоя (32).

Все маячит и маячит (33), мельтесит (34) перед глазами сложнейшая (35) фигура Ивана Иваныча, человека ныне (36) весьма в нашем городе уважаемого, члена многих постоянных и временных комиссий, талантливого хозяйственника (37), депутата (38), моего не очень близкого знакомого (39). Все маячит, маячит, не отпускает, и нету на нее никакой управы (40)!

Но однако ж пора и в самом деле начинать (41). Ибо что может быть гаже и скучнее затянувшегося предисловия (42)? Раз уж взялся рассказывать, так рассказывай - не тяни резину (43), не нервируй хороших людей (44).

Вот я и начинаю (45).

И начну я с того, что уважаемый-то - несомненно, уважаемый нынче в нашем городе человек Иван Иваныч, член многих постоянных и временных комиссий, депутат, но ведь имелись и у него определенные грешки молодости (46).

Ох уж эта молодость, молодость! Парение мысли и соответствующая необузданность страстей (47)! Сколько юных душ гибнет из-за, казалось бы, совсем незначительной мелкой мелочи: катятся по неправильной дорожке, вязнут в жизненной трясине (48)! А сколькие - несчастливы, согнуты, поломаны, смяты (49)?.. Сколькие с ужасом видят, что добились в жизни совершенно обратных результатов (50)?! Их, таких людей, конечно же, не так уж и много у нас в стране (51), но ведь все-таки они у нас есть (52)?

Однако тут сразу же следует уточнить - говоря о молодых грешках Ивана Иваныча, я вовсе не имею в виду прямой смысл этих скользких слов (53), обязательно (54) предполагающий либо вечно пьяную рожу (55), либо дамочек-красоточек, мамочек детей, кои безуспешно кличут: "Папа! Папа!" (56). А их окликаемый папаша в это время со страшной силой бурит под чужой фамилией разведочную скважину на нефть далеко от родимых мест, где-нибудь в устье Подкаменной Тунгуски (57). Или дует "Ркацители" на мягком евпаторийском пляже (58)... Нет! Тут Иван Иваныч всегда был безупречен, как кристалл (59). Ну, рюмка там, другая легкого искрящегося напитка (60) - это не в счет. Сексуальных (61) воззрений Иван Иваныч непоколебимо придерживался самых строгих и главный свой девиз "РАДОСТЬ ЧЕРЕЗ ВОЗДЕРЖАНИЕ" (62) честнейше пронес через всю свою нелегкую, почти сорокалетнюю жизнь (63).

Но - грешил. Чего уж там скрывать - грешил! Он сильно грешил в молодости, наш Иван Иваныч, и ни с кем иным, как с самой русской литературой (64).

И ведь это тоже повод для серьезного разговора. Как иногда говорят по телевизору, - "задумка" (65), приглашение к разговору.

Русская литература! Русская литература (66)! Сколькие люди теряют правильные жизненные ориентиры, не в силах совладать с тобой (67), скольких сбила с пути эта извечная неуемная жажда слОва, жажда слАвы, как скаламбурил бы мой другой знакомый - фельетонист и конферансье Н. Н. Фетисов (68). Жажда, не подкрепленная ничем более весомым, чем она сама, извечная, неуемная, опустошающая жажда. Жажда! Ведь некоторые буквально заболевают этой страшной болезнью (69). Мнят себя Бог (70) знает кем, а потом старятся и умирают (71). Их, таких людей, конечно, не так уж и много у нас в стране, но ведь все-таки они у нас есть (72)?

Вот и Иван Иваныч... Промахнулся (73)... Хотя вполне возможно, что и тут не вся его вина. По крайней мере, я могу определенно сказать значительная доля ее падает на плечи дурака (это он сам себя так называл в припадке непонятного откровения), на плечи дурака-журналиста Василия Александровича Попугасова (74), сотрудника областной комсомольской газеты, издающейся у нас в городе тиражом сорок тысяч экземпляров три раза в неделю. На плечи и голову...

Ибо этот самый Василий Александрович, Вася (75), сидел однажды утром один в пустом редакционном помещении и мучительно соображал, чего это он еще успел вчера натворить на редакционном "междусобойчике", пока окончательно не упился (76).

Ну, кажется, украл бутылку водки (77)... Спрятал под стол... Официант случайно задел ее ногой: бутылка раскололась, и водка потекла... Еще, наверное, танцевал рок-н-ролл (78) и кричал. Да, он точно кричал, он крикнул, когда редактор выдал тост "За нашу дружбу! За наш маленький коллектив! За наш, пускай маленький, но юбилей!", он крикнул Георгию Ивановичу (79), Гоше: "Ну и дерьмо (80) же у тебя газета!". На что редактор ему совершенно резонно, остроумно и легко ответил, что, а ты, дескать, сам-то кто такой, если в ней работаешь? Спас, называется, положение... И тут, естественно, ничего такого нет, что кричал: нестрашно (81), парни все свои (82), и Гоша даже (83), но все-таки как-то это нехорошо, и в чем-то Гоша все же прав (84)... Нехорошо... Нехорошо... Ни к чему эти срывы (85)...