А вот тут я не стала загадывать. Ведь в любовном бреду должны находиться двое.

Каюсь, я кривила душой и играла с судьбой в подкидного дурака с мастерством шулера. Откуда Махешу знать, где я живу? Конечно, он оставил целующуюся парочку у дома Санджая.

Как только мы выбрались из автомобиля, Санджай превратился в сдержанного человека.

– Мы пообедаем, и я отвезу тебя домой,– изложил он свой план, входя в кабинку лифта.

– На чем? Скутер остался у кладбища.

– Я отправлю за ним Али.

С Али я познакомилась тут же. Это тот самый мужчина, что поет по утрам песни и увлеченно работает венчиком, смешивая соус. Его взгляд мне не понравился.

Но когда твои губы горят от недавних поцелуев, и в тебе проснулось желание, сродни животному, когда зов природы так силен, что ты становишься безрассудной, тебе глубоко все равно, что о тебе думают люди, которых ты больше никогда не увидишь.

– Прости, я не должен был… – начал Санджай, переходя на другую сторону стола.

Он остановился не рядом, а напротив, пытаясь столом разграничить все, что случилось в машине, на «до» и «после». Он испугался жаркого «до», поэтому выбрал холодное «после».

– Что ты делаешь? – осекся он, видя, как я расстегиваю свою рубашку.

– Снимаю мокрую одежду. – Только безумие первых поцелуев заставило нас забыть о том, что мы попали под ливень и промокли насквозь. – Я боюсь опять заболеть, у тебя в квартире прохладно.

– Я подниму температуру.

– Не надо, она и так зашкаливает.

Рубашка упала на пол, следом полетел бюстгальтер. Соски от холода сжались в тугие горошины.

– Сия…

Молния на джинсах открылась с привычным звуком. Я бы хотела снять их красиво, но мокрая ткань липла к ногам, поэтому более-менее грациозно получилось спустить их лишь до колен.

– Я сейчас упаду! – смеясь, воскликнула я. «Боже, пусть Санджай не заставляет меня прыгать до него на одной ноге!»

Как только Санджай, испугавшись, что я сейчас убьюсь о мраморный пол, обошел стол и протянул руки, я прильнула к нему всем телом. К черту джинсы, которые кандалами сковали ноги. Долой мокрую майку, которая рельефно обтянула грудь Санджая.

Тело к телу. Губы к губам.

– Сия, мы должны остановиться.

Мольба, которой я не вняла. Я сама расстегнула его ремень, но ладонь Санджая накрыла мою руку и сильно сжала ее. До боли, до моего вскрика.

– Маста И…

Чтобы он не произнес имя моего отца, я запечатала его рот ладонью.

– Ты меня не остановишь.

– Я не могу. Я дал обещание заботиться о тебе.

– Так заботься. Моим ногам холодно. Я стою босая на каменном полу, а мокрые джинсы никак не снимаются.

Я видела, как на его лбу выступили капли пота.

– Сия…

– Я заболею и умру, и тебе будет стыдно перед твоим учителем.

– Сия, так нельзя. Это серьезный шаг.

– Так сделай же его, наконец! Не заставляй себя уговаривать!

Санджай резко развернулся и вышел.

А я осталась стоять на кухне. Полуголая, со спущенными штанами.

Кое-как натянув их обратно, подцепив с пола рубашку и лифчик, который зло сунула в сумку, застегнувшись на все пуговицы, я остановилась у двери, ведущей к лифту.

«Вот и все. Он не хочет меня. И как бы я ни горела, он одним движением сумел потушить пожар».

– А как же любовь? – я вспомнила произнесенные в машине признания. Но тут же память услужливо подсказала, что я уже спрашивала об этом Санджая и получила ответ: «Если она по правилам. Семья отвернется от сына, если он возьмет в жены девушку из низшей касты».

Не в этом ли причина? Он вспомнил, что я джати, и пришел в себя?

Я направилась в его комнату, резко открыла дверь и выкрикнула то, что мучило:

– А как же любовь? Если она не по придуманным кем-то правилам, значит, ее нет?

Ответом мне был шум воды. Санджай купался, забыв обо мне.

Ах так!

Я ворвалась в ванную комнату и дернула дверь душевой кабинки.

Санджай стоял спиной ко мне, уперев руки в стену. Он был в джинсах, а ледяная вода лилась на его плечи. Ее брызги отрезвили меня, и я захлопнула рот.

Почувствовав движение воздуха (не от захлопнутого рта, это точно), Санджай обернулся. У него были больные глаза.

– Сия…

– Я люблю тебя. – По моим щекам текли капли воды. Или это были слезы? Я тряслась от ледяных брызг и нахлынувших чувств.

Он сделал шаг навстречу, подхватил меня на руки и перенес в свою спальню. Откинув покрывало, улегся вместе со мной на кровать. Мы так и лежали, вцепившись друг в друга, словно сиамские близнецы перед операцией разъединения. Мы, как и они, не знали, сумеем ли выжить, если нас разделят.

Одежда высохла прямо на нас. Мы открыли глаза, когда за окном наступило утро следующего дня.

– С днем рождения, любимый, – прошептала я ему на ухо, заметив, как дрогнули его ресницы. – Наступил долгожданный день рассказов о «Камасутре».

– Какая же ты упорная, Сия.

– Я никогда не нарушаю своих обещаний. Подарок в студию!

Забравшись на Санджая верхом, я наклонилась низко-низко и сама поцеловала мужчину, с которым провела ночь в постели, пусть и полностью одетая.

– Поза номер тридцать шесть. «Наездница», – начала придумывать я. – Руки мужчины лежат на ее бедрах, ее – покоятся на его груди.

За дверью что-то разбилось.

– Подожди. – Санджай аккуратно снял меня с себя. – Запомни, на чем мы остановились.

Через минуту послышался приглушенный разговор, и хлопнула входная дверь.

– Я отпустил Али на сегодня. Нехорошо, когда рассказы о «Камасутре» слушает кто-то третий. – Санджай открыл шкаф и снял с плечиков рубашку.

– Ты куда? – поднялась я на локте.

– Я быстро. Шампанское и шоколад – непременные атрибуты в позе «Наездница».

Чмокнув меня в нос, Санджай скрылся за дверью.

Да, наездница была хороша. Вчерашний ливень и брызги душа не сделали ее красивей. Волосы торчали во все стороны, рубашка измялась, о джинсах и говорить нечего.

Быстро раздевшись, я юркнула под душ. Понюхав все бутылочки, выбрала традиционный шампунь и через пятнадцать минут сидела на кровати вся вкусно пахнущая и хрустящая. Естественно, я была голышом. «Камасутра» только в натуральном виде. Никаких монашеских статуй. Пробовать – так вживую.

В дверь позвонили.

Выбрав в шкафу рубашку Санджая, я накинула ее на себя и побежала открывать дверь.

– Забыл ключи?

За порогом стоял мой папа. Я резко запахнула рубашку.

– Две минуты на одевание.

С бьющимся в горле сердцем я кинулась в спальню и трясущимися руками натянула на себя джинсы, заправив в них рубашку Санджая. Подхватив сумку, вышла к отцу, боясь поднять на него глаза.

В лифте не хватало воздуха.

Проскользнув в открытую отцом дверцу, послушно села на заднее сиденье «Махиндры».

– Паспорт с собой? – спросил он, взглянув на меня через зеркало. Я кивнула.

Через час я стояла в аэропорту с билетом на рейс «Пуна-Нью-Дели».

Как была, в мятых джинсах и рубашке Санджая на голое тело, я вышла из аэропорта родного города. Меня встречала мама. У нее были заплаканные глаза.

В такси мы ехали молча. Молча же она открыла дверь моей комнаты, предварительно забрав у меня сотовый телефон.

Через неделю моего заключения мама сумела выдавить:

– Вы хоть предохранялись?

– У нас был безопасный секс, – заверила я ее. К чему разговоры, если мои родители все поняли правильно? Если бы папа явился на пару часов позже, следы моей девственной крови украшали бы постель Санджая. Они верно оценили падение дочери.

Все осталось позади. И вой в подушку, и нежелание жить, и радость от того, что папа пришел вовремя, и сожаление о том, что папа явился так рано.

Когда меня поймали с поличным, мама, выхватывая из рук USB-модем, горестно произнесла:

– Он никогда не женился бы на тебе. Ему не позволил бы отец-генерал. Как не позволил когда-то, когда он влюбился в девушку из Питера.

Я прекрасно понимала, кого мама называет «он».