- А как вы считаете? - ответил вопросом на вопрос Крыленко.

- Мне кажется, давно пора! Ему сейчас очень трудно.

- Я знаю, - задумчиво произнес Крыленко. - Как-то странно он играет в последнее время: заумные идеи, необоснованный риск.

- Я вижу, вы смотрите его партии, - удивился Ласкер.

- Я ведь тоже шахматист, - повел плечами Крыленко. - Слабый, конечно, но все же шахматист. И мне не нравится, как в последние годы играет чемпион мира.

- Алехин очень устает, растрачивает свой талант на бесконечные, ненужные турниры, сеансы. Жизнь шахматиста-профессионала на Западе очень трудна.

- И он, говорят, много пьет сейчас, - не то сказал, не то спросил Крыленко.

- Да, и это очень вредно для него.

- У него плохая наследственность, - добавил Крыленко. - Мне рассказывал об этом его брат Алексей. Так вы считаете, что Алехина нужно пригласить на турнир?

- Он мечтает приехать в Москву, - ответил Ласкер. - Если бы вы видели его лицо, когда кто-нибудь начинает говорить о вашей стране!

- Флор передавал мне его просьбу разрешить приехать в Москву, - сказал Крыленко.

- И что вы ответили?

- Сказал: пусть напишет в какой-либо газете письмо с признанием своих ошибок. Может быть, я пересолил немного, - поспешил добавить Крыленко, увидев, что Ласкер удивленно повел плечами, - но очень уж он нас обидел. Не меня, конечно, а миллионы людей, которые верили ему и любили. Его так ждали после матча с Капабланкой, а он все испортил своей дурацкой речью!

- Я знаю эту историю, - покачал головой Ласкер. - Алехин не так уж виноват в случившемся. Вы понимаете, - добавил Ласкер, - очень не просто написать такое письмо. Ну… в общем, вам не нужно объяснять, это понятно! Судьба его и так жестоко наказала. Мы должны ценить его шахматный гений, а приезд в Москву окажет на него благотворное действие.

- Уж очень какой-то он… непонятный! - воскликнул запальчиво Крыленко. - В шахматах смелый, решительный, не боится никакого риска. А в жизни…- Крыленко покрутил пальцами. - Так мы с вами договорились, - вдруг переменил он тему разговора. - Если вам что понадобится, обращайтесь прямо ко мне. А за границей - к Ильину-Женевскому, в наше посольство в Праге.

Они поднялись с кресел. Ласкер с интересом смотрел на собеседника. Перед ним стоял один из тех людей, которые удивляли западный мир. На вид ничего особенного. Низкорослый, с простым лицом рядового человека. Кто мог узнать в этом невзрачном на вид человеке одного из помощников великого Ленина в дни революции, главковерха армии Советской России?

Ласкер знал, что Крыленко разносторонне образован; нарком юстиции, он наряду с огромной государственной работой удивлял обилием других интересов. Он мог часами просиживать за шахматной доской, потом вдруг внезапно уехать на Кавказ и штурмовать там самую неприступную вершину, и занимался он всем этим самозабвенно, с азартом и большим знанием дела.

Марта была счастлива, узнав про обещание Крыленко. Она уже успела убедиться, что обещание советского наркома все равно, что уже сделанное дело. Это путешествие по Кавказу, о котором она столько мечтала! Радостная спускалась она вместе с Эммануилом по лестнице. Медленно шагал со ступеяьки на ступеньку маленький большеголовый старик с резким профилем. Степенно раскланивался он по сторонам, на его белых серебристых усах застыла улыбка счастья.

Все было, как раньше: те же любители, тот же садик, те же тридцать шагов до выходной калитки, где стоял «Линкольн», присланный организаторами. Все было то же, и все-таки многое изменилось! Ласкера на этот раз провожали не просто любители шахмат. Ему аплодировали его будущие соотечественники, среди которых ему, кто знает, как долго, придется жить. Марта с интересом всматривалась в их возбужденные лица, прислушивалась к возгласам восторга. Одно можно было заключить из их темпераментных криков: они очень любят Эммануила Ласкера, и это обнадеживало Марту в преддверии тревожного и непонятного будущего. «Что ж, начнем снова!» - припомнила она строку из детского стишка Эммануила.

Алехин положил в тарелку кусочек масла и медленно размешивал кашу ложкой. Склонив голову набок и опустив уголки сжатых губ, он с отвращением поглядывал на серо-желтую массу, размазанную по дну тарелки.

Грейс, вопросительно подняв ровные брови, опросила мужа:

- Вам не нравится поридж, дарлинг?

- Ничего, - сквозь зубы процедил Алехин.

- Овсяная каша очень полезна. Нужно к ней только привыкнуть.

- Цыган лошадь приучал, приучал, - тихо протянул Алехин.

- Что вы там говорите насчет коня, дарлинг? - спросила Грейс и, не дождавшись ответа, продолжала: - Мы, англичане, знаем толк в еде. Утром поридж, бэкон энд еггз; кровяной бифштекс на обед. Традиция выработана годами.

- В других странах есть тоже неплохие традиции, - отозвался Алехин.

- А именно?

- Не признавать никаких традиций! - невесело усмехнулся Алехин.

- Это опасно! - назидательно произнесла Грейс. - Обычно это приводит к анархии.

- Вы имеете в виду Россию? - спросил Алехин.

- Хотя бы. Но там тоже есть вековая традиция.

- Какая? - допытывался Алехин.

- Водка. Вы считаете, это лучше, чем поридж?

- «Лучше уж от водки умереть, чем от скуки», - процитировал Алехин.

Грейс не поняла русских слов. Она подняла взгляд от тарелки и посмотрела на мужа. Большие зеленые глаза ее были широко раскрыты, губы чуть сжались в презрительную улыбку. Но хороша оиа была даже в гневе, и в Алехине мигом улеглось чувство неприязни к этой капризной, но обворожительной женщине.

- Вам не нравится английский образ жизни? - запальчиво спросила Грейс.

- Мне очень нравится одна англичанка, - примирительно произнес Алехин. - И люблю я ее со всеми традициями и… овсяной кашей.

С минуту оба молчали. Грейс уже закончила поридж, Алехин все еще возился с полезной, но безвкусной пищей.

- Насчет традиций…- сказал Алехин, отправляя в рот на кончике ложки маленькую порцию каши. - У Сомерсета Моэма есть роман «Ашенден». Там один мужчина хочет жениться на любимой женщине. Чтобы не впасть в ошибку, они решают предварительно узнать друг друга поближе. Неделю живут в Париже в одном номере отеля. Через семь дней мужчина сбежал - он не вынес ровно семи штук яичниц, которые его возлюбленная неизменно заказывала на завтрак…

- От хороших женщин не убегают, если даже они едят яичницы с утра до вечера, - перебила мужа Грейс. Как всегда в гневе, она нарочито четко выговаривала каждый слог.

В столовую вошла горничная Мадлен.

- Вас просят к телефону, мадам, - сказала она хозяйке дома. Грейс вытерла салфеткой губы - на белой материи остались ярко-красные следы помады - и быстрыми шагами вышла из комнаты мимо горничной, предупредительно раскрывшей дверь. Алехин обрадовался - наконец-то можно избавиться от проклятой каши. Он взглянул на Мадлен, потом на поридж и сделал кислую гримасу. Горничная улыбнулась, взяла тарелку с почти нетронутой кашей и вышла из столовой. Алехин облегченно вздохнул.

В широкие цельные окна с полукруглым верхом врывались яркие лучи утреннего солнца. Они падали на высокую стеклянную горку и разноцветными бликами отражались от полированных граней хрустальных ваз, множества чашек и блюдец кофейного и чайного сервизов. Вдоль стены устроился длинный шкаф-креденс. Оттуда в дни приемов и торжеств доставались гигантские миски-супницы, серебряные блюда и подносы. Но и тогда эти бесконечные обеденные принадлежности легко размещались на необъятном обеденном столе из черного мореного дуба. Что же говорить об обычных днях, когда они всего лишь вдвоем с Грейс буквально терялись за огромной эллиптической плоскостью стола. «Не стол, а ипподром», - сказал как-то Алехин.

Часы в темном футляре пробили девять. Алехин взглянул на забавный маятник этих старинных часов. Девочка в легком платьице монотонно качалась на качелях вверх и вниз. «Хоть что-то есть веселое в этой комнате», - подумал Алехин. Его взор безучастно скользил по стенам, оклеенным строгими обоями, по рядам черных стульев с высокими резными спинками. В строгом порядке стояли они, как часовые, вокруг стола. А чтобы не нарушился этот веками установленный строй, за ним строго следил со стены закованный в черную рамку предок Грейс.