Его внимание к летописи, к тому, как будут показаны в книгах его дела, его законы, его походы современникам и потомкам, проявилось в том, что он ознакомился с летописью Нестора (писавшего при его предшественнике) и передал рукопись из Печерского монастыря в Выдубицкий, основанный его отцом. Игумен этого монастыря Сильвестр кое-что изменил в полученной книге (1116 год), но это, очевидно, не удовлетворило высокого заказчика. Новая переделка была поручена Ладожанину.

В новгородской "Остромировой летописи" Мономаху импонировали три идеи: первая – законность приглашенного со стороны князя (каким являлся и он сам); вторая – князь появляется как успокоитель волнений, напоминающих киевскую ситуацию 1113 года ("…рать велика и усобица и въсташа град на град…", летопись 1050 года); третья – приглашенный князь устраняет беззаконие ("…и не бе в них правды…") и должен "рядить по праву". Мономах к этому времени уже издал свой новый "Устав".

Созвучие летописи 1050 года состоянию дел при Мономахе достаточно полное. О варягах как таковых здесь нет и речи; смысл несомненной аналогии, как мы видим, совершенно в другом. Однако поправки к рукописи Нестора (1113 года), сделанные Ладожани-ном, носят явно проваряжский характер. Здесь мы должны упомянуть о сыне Мономаха Мстиславе, с именем которого А. А. Шахматов связывал редакцию 1118 года, создававшуюся под его надзором.

Все тяготения вставок в "Повесть временных лет" к северу, все проваряжские элементы в них и постоянное стремление поставить Новгород на первое место, оттеснить Киев – все это становится вполне объяснимым, когда мы знакомимся с личностью князя Мстислава Владимировича. Сын англичанки Гиты Гаральдовны (дочери английского короля), женатый первым браком на шведской, варяжской, принцессе Христине (дочери короля Инга Стенкильсона), а вторым браком на новгородской боярышне, дочери посадника Дмитрия Завидовича (брат ее, шурин Мстислава, тоже был посадником), Мстислав, выдавший свою дочь за шведского короля Сигурда, всеми корнями был связан с Новгородом и Севером Европы.

Двенадцатилетним отроком в 1088 году княжич был отправлен дедом в Новгород, где с 1095 года он княжил непрерывно до отъезда в Киев к отцу в 1117 году. Когда в 1102 году соперничество Мономаха со Свято-полком Киевским привело к тому, что Мономах должен был отозвать Мстислава из Новгорода, новгородцы послали посольство в Киев, которое заявило великому князю Святополку, хотевшему своего сына посадить в Новгороде: "Се мы, къняже, присылали к тобе и рекли мы тако: не хощем Святополка, ни сына его". Далее следовала прямая угроза: "Аще ли дъве главе имееть сын твой – то посъли и, а сего [Мстислава] ны дал Всеволод [сын Ярослава Мудрого] и въскърми-ли есмы собе кънязь…"

"Воскормленный" новгородцами Мстислав имел прямое отношение к летописному делу. К аргументам Шахматова можно добавить еще анализ миниатюр Радзивилловской летописи. С момента приезда Мстислава в Киев в 1117 году в этой летописи наблюдается большое внимание к делам Мстислава; иллюстратор посвящает миниатюры событиям из его жизни, появляется новый архитектурный стиль в рисунках, продолжающийся до смерти Мстислава в 1132 году. На протяжении этого времени художник использует символические фигуры животных (половцы – змея; свары и ссоры – собака; победа над соседом – кот и мышь и т. п.).

Очевидно, во времена Мстислава в Киеве велась особая иллюстрированная летопись Мстислава Владимировича. Посмотрим теперь, как сказалось все это на изложении в "Повести временных лет" начальных эпизодов русской истории.

У нас нет никаких сомнений в том, что кругу лиц, причастных к переделке летописи Нестора в духе, угодном Мономаху, была хорошо известна новгородская летопись 1050 года (доведенная с продолжением до 1079 года). Новгородская летопись была использована прежде всего потому, что там имелась неизвестная киевлянам легенда о добровольном призвании князей, созвучная призванию Мономаха в Киев в 1113 году, и избрание Мстислава новгородцами в 1102 году. Обида Мономаха на киевское боярство, два десятка лет не допускавшее его к "отню злату столу", сказалась в появлении еще одной тенденции редакции 1118 года – оттеснить Киев в начальной фазе истории русской государственности на второе место, заменив его Новгородом, и выпятить роль призванных из-за моря варягов. Редактору было важно дезавуировать киевские, русские, традиции.

Ладожанин ввел в текст летописи отсутствовавшее ранее отождествление варягов с Русью как исконное.

Лицевое изображение великого князя Рюрика. Титулярник.

1672 г.

Автор летописи 1050 года четко написал, что пришельцы с севера, варяжские и словенские отряды Олега, стали называться русью лишь после того, как они утвердились внутри Руси, в завоеванном ими Киеве. Ла-дожанин же уверял, что был варяжский народ "русь", вроде норвежцев, англичан или готландцев. На самом деле такого народа на Севере Европы не было, и никакие поиски ученых его не обнаружили.

Единственно, что можно допустить, это то, что автор принял за варягов фризов, живших западнее Ютландии.

Нестор указывал на близость книжного старославянского языка (на котором Кирилл и Мефодий создавали письменность) к русскому языку. Ладожанин же внес сюда свой собственный домысел о происхождении имени "Русь" от варягов, домысел, порожденный неправильным истолкованием одного места в полуисправленной рукописи Сильвестра.

Единственным объяснением такому неожиданному отождествлению русов с варягами может быть только одно обстоятельство: в руках редактора был извлеченный из княжеского архива договор Руси с Византией 911 года, начинающийся словами: "Мы от рода русь-скаго…" Далее идет перечисление имен членов посольства, уполномоченных заключить договор. В составе посольства были и несомненные варяги:

Иньгелд, Фарлов, Руалд и др. Однако начальная фраза договора означала не национальное происхождение дипломатов, а ту юридическую сторону, ту державу, от имени которой договор заключался с другой державой: "Мы от рода [народа] русьского… послани от Ольга великого кънязя русьского и от всех, иже суть под рукою его светьлых и великых кънязь и его великых бояр к вам, Львови и Александру и Константину…"

Юридически необходимая фраза "Мы от рода русского" присутствует и в договоре 944 года, где среди послов было много славян, не имевших никакого отношения к варягам: Улеб, Прастен, Воист, Синко Бо-рич и др. Если Ладожанин знал варяжский именослов, то он мог сделать вывод о том, что "русский род" есть варяжский род. Но дело в том, что во всем тексте договора слово "русский" означает русского человека вообще, русских князей, русские города, граждан государства Руси, а само слово "род" означало "народ" в широком смысле слова. Текст договора – прекрасная иллюстрация к рассказу о том, что, попав в Киев, варяги "оттоле" стали называться русью, став подданными государства Руси. К моменту заключения договора с императорами Львом и Александром от появления варягов в Киеве прошло три десятка лет.

Софийская вторая летопись в списке XVI в.

Следует сделать одну оговорку – Ладожанин нигде не говорит о власти варягов над славянами; он только утверждает, что славяне получили свое имя от придуманных им варягов-руси. Это не столько историческая концепция, сколько попутные этнонимические замечания, не являвшиеся странными в XII веке для той среды, где варяги-шведы были и торговыми соседями, и частью княжеского придворного окружения (двор княгини Христины), и некоторой частью жителей города.