— Тень Пушкина встала между Трифоном и Анкой, — промолвил Петр с иронией. — Отменный парадокс!..

— Ну и глупый же ты, Триша! — сказала тетя Даша. — Никогда еще Пушкин не разъединял влюбленных. Наоборот! Успокойся, пожалуйста. Улажу...

Петр с осуждением покачал головой:

— Ох. тетя Даша, сестра человеческая! Портите вы его...

— Что ты, Петя! Поговорить с ней мне ничего не стоит. А ему будет легче. Видишь, как перевернуло его всего, даже с лица спал.

Трифон был раздосадован опекой тети Даши И неприятно, что ссора с Анкой «перевернула его всего»,— это роняло мужское достоинство. Он остановился передо мной.

— Что улыбаешься? — спросил он придирчиво. — Осуждаешь: не могу сам справиться с девчонкой?.. Ну, не могу, ну и что?! — Резко обернулся к тете Даше. — На кухне она. Ступайте к ней, пока не ушла. — Он почти вытолкнул женщину из комнаты. — Идите же! Пожалуйста... —

Чтобы сгладить резкость этой сцены и перевести разговор на другое. Трифон сказал мне: — Между прочим, тебя с новосельем! Не мешало бы отметить такое жизненное событие.

Петр Гордиенко одернул его.

— Отвяжись. Откуда у него деньги?

— Пусть займет.

— Ты дашь?

— Этого еще не хватало — деньгами его снабжать! — Трифон взглянул на меня желтыми глазами. — Ты думаешь, я шучу?

— Я далек от такого заблуждения, — сказал я.

— Ну и раскошеливайся! Даром мы за тебя пороги обивали, всех упрашивали? — Он повалился на койку, закинул руки за голову.

— Не терпится напиться? — Я вопросительно посмотрел на Петра: может быть, действительно нужно поставить угощение?

Гордиенко отмахнулся.

— Не обращай внимания. Перестань чудить, Трифон. Сходи-ка лучше за чаем, поужинаем.

Трифон проворно встал, схватил чайник и убежал на кухню.

— Этого парня ты не бойся, — сказал мне Петр. — Он только с виду страшный. А так — великовозрастный младенец. Ночью с кровати падает...

— С чего ты взял, что я его боюсь?

Я раскрыл чемодан и переложил в тумбочку рубашки, бритвенный прибор, зубную щетку с пастой.

Петр по-свойски подтолкнул меня плечом:

— В институт поступить не удалось?

Собранный, как пружина, с чеканными чертами лица и пытливой — в уголках губ — улыбкой, Петр Гордиенко вызывал во мне интерес. Он часто задерживал на мне взгляд, пытаясь отгадать, что я за человек;..

— По конкурсу не прошел, — сказал я.

Петр рассмеялся ободряюще.

— Акт вполне подходящий для закалки характера! Институт не убежит. Лишь бы желание учиться от тебя не убежало. Не грусти, Алеша. Хочешь, пойдем со мной в институт, а хочешь — с Анкой и Трифоном в вечернюю школу.

— Ты на каком курсе учишься? — спросил я.

— На третий перешел.

Я искренне позавидовал ему: на земле стоит прочно, обеими ногами, будущее прочерчено уверенной рукой, определенное и ясное. Счастливая и удачливая натура! От этого — от уверенности в будущем, от сознания своей жизненной правоты — такое спокойствие в нем. И я понял также, что на такого человека можно смело положиться — не предаст, душой не покривит.

— Петр, мне необходима твоя помощь, — сказал я. — Могу я обратиться к тебе с просьбой?

Мне не до гордости сейчас. И глупо рисоваться перед тобой. Я потерпел катастрофу. В себя перестал верить, понимаешь?

Петр внимательно взглянул на меня черными и умными глазами:

— Понимаю, Алеша, такие вещи могут произойти с каждым человеком. — Он вдруг заволновался, поспешно закурил, затянулся дымом сигареты. — Какая тебе нужна помощь, в чем? — И улыбнулся с тонкой иронией. — Моральная или материальная?

Я тоже улыбнулся.

— Нет, гораздо проще — профессиональная. Я должен в срочном порядке научиться мастерству — хоть в этом деле буду чувствовать себя уверенным. А то я просто никто и ничто. Так получается...

Петр опять внимательно взглянул на меня, понял, должно быть, что я переживал драму и что в этой драме непременно замешана девушка, но ничего не спросил, и зачем мне такая срочность — тоже не спросил.

— Это можно, Алеша, — сказал он. — Это проще всего. Я уже сказал, что Трифон отличный мастер. Кроме того, я и сам займусь тобой. Когда-то был каменщиком-инструктором. И если я помогу тебе в такой трудный для тебя час — не только в том, чтобы научить класть кирпичи, а в том, что за этим стоит, — буду счастлив, поверь мне.

— Скажи, Петр, — спросил я, — у тебя был когда-нибудь в жизни такой критический момент, когда на этом моменте сосредоточивалось все прошлое, настоящее и будущее, короче — вся жизнь?

— Нет, Алеша, в том значении, о котором ты говоришь, не было. — Он опять затянулся дымом сигареты, подумал и сознался с легкой печалью. — Просто не выпадал на мою долю такой критический момент. А знаешь, хотелось бы. Времени, видно, маловато отпущено на это в моем распорядке: работа, учеба, всяческие общественные нагрузки, книги... Впрочем, лгу: настоящее приходит независимо от распорядка. Но — не пришло...

Из кухни Трифон вернулся уже другим, громким, бесшабашным — ярость его как бы осела на дно. С размахом поставил на стол чайник. За ним вбежала в комнату Анка.

— Ты уже переехал? — спросила она меня. — Как хорошо! У вас будет дружная комната. — Она захлопотала у стола. — Я простила ему двойку, Петр. Он ее исправит. Правда, Триша?

— Что за вопрос! — Трифон старался ей угодить. — Вот память отточу, тогда не только Пушкина: Пушкина легко заучить — стихи! Я выучу наизусть, ну скажем, Фридриха Энгельса. Например, «Происхождение семьи, частной собственности и государства».

— Что касается происхождения семьи, то ты, пожалуй, выучишь, — заметил Петр с насмешкой. — Познаешь на практике. За остальные проблемы не ручаюсь.

— Ему Алеша поможет, — сказала Анка. — Ведь поможешь, Алеша? По литературе главным образом. Онегин, Печорин, Митрофанушка...

— Помогу, — сказал я.

Мы сели к столу. Анка разлила чай. Трифон подмигнул мне.

— Здорово ты врезал мне тогда. — Он потрогал левую щеку. — Неделю есть не мог этой стороной — зубы ломило.

— Я тоже с фонарем ходил...

— А где та девчонка, из-за которой мы столкнулись?

— Не знаю. — сказал я.

— Фонарь-то носил в память о ней? — Трифон захохотал— Хороша память!.. Сама увильнула. а памятка осталась — носи да помни!.. Помнишь?

— Помню. — сознался я.

Петр с улыбкой кивнул на Трифона и Анку.

— Жениться собрались...

Про Анку, это необычайно живое, жизнерадостное существо с ямочкой на подбородке, с руками маленькими и аккуратными — ноготки на пальцах розовые, чистые, — никак не подумаешь, что она подсобный рабочий на стройке.

— Я бы подождала еще, а он, — Анка повела носом на Трифона, — не может. Пристал и пристал — проходу нет! — Она звонко и в то же время стыдливо засмеялась.

Трифон налился густой, свекольного цвета, краской — смутился. Верзила с дикими желтыми глазами смутился! Даже сказать ничего не мог. Только по-мальчишечьи шмыгнул носом.

— Когда свадьба? — спросил Петр.

— В ту субботу, — ответил Трифон глухо.

— Хорошо, — согласился Петр. — Устроим свадьбу.

— Алеша, тебе налить еще стаканчик? — Анка разливала чай. — Как только поженимся, из каменщиков уйду. Что за интерес: дома вместе, на работе вместе, дома обед подавай, на работе — кирпичи или раствор подавай... В штукатуры перейду или в крановщицы.

— Согласен, — сказал Петр.

Трифон тряхнул медными кольцами волос:

— А я не согласен!

Анка изумилась:

 — Почему, Триша?

— Не хочу — и все. Оторвешься от нас, останешься без присмотра, и начнут около тебя увиваться всякие... Я тебя знаю...

— Какой ты глупый, Трифон!.. — Анка рассмеялась, взъерошила ему волосы. — Хотела бы я посмотреть, как они будут увиваться, если я на такую высоту заберусь — на кран! Подумай...

— Будешь состоять при мне, — буркнул Трифон.

— Конечно же, при тебе, при ком же еще... — Анка сразу как-то притихла, зябко повела плачами. — А на кране, должно быть, весело работать. Я это по Кате Пахомовой замечаю. Сидишь себе одна, выше всех, подаешь, кому что надо. За смену соскучишься, наверно, без людей — ужас! На землю спустишься — все такими милыми покажутся... Ну, разреши, Трифон.