Впрочем, все это ерунда. Я устроился поддеревом рядом с ближней баррикадой и стал ждать.

Меня разбудило бибиканье и усталый хрип мотора. От запыленного автобуса несло метиловым спиртом, а его тормоза жалобно застонали, когда он остановился перед козлами для пилки дров, перегораживающими въезд на главную улицу Семьи. К стеклам закрытых окон прижались носами ребятишки. Водитель – ему самому было едва ли шестнадцать – вылез из автобуса с блокнотом в руке.

– Эй! – довольно нахально крикнул он. Я встал и подошел к нему.

– Где здесь начальник? – требовательно спросил водитель.

– А кто вам нужен?

– Да, понимаешь, мне тут дали фамилию… – Он заглянул в блокнот. – Тримейн, что ли?

– Есть такая. – Я неопределенно махнул рукой.

– Вот дерьмо! Слушай, можно отодвинуть эти доски? Или разобрать?

– Не-а. У нас тут крутом дети. Придется обходить пешочком.

Он тяжело вздохнул, вернулся к автобусу и, открыв дверцу, распорядился: – Вы, малышня, посидите пока здесь или займитесь чем-нибудь. Я скоро вернусь.

Я наблюдал за парнишкой. Проницательности у него было не больше, чем у слизня. И примерно столько же здравого смысла. Дети моментально кучей повалили из автобуса – мне тоже следовало бы сообразить вовремя. Пусть их шофер разиня, но ребятишек никак нельзя было отнести к доверчивым. Широко раскрытыми глазами они подозрительно осматривали деревню. С любопытством, но очень настороженно. Старшему было не больше четырнадцати, а самых маленьких держали на руках две девочки. Все дети выглядели измученными.

Я вздохнул про себя и подошел ближе. Кто-то должен присмотреть за ними.

– Привет, – поздоровался я.

Они замерли и уставились на меня. Считая двух младенцев, их было семнадцать – с круглыми глазами, как у голодных щенят, которых, вместо того чтобы накормить, побили.

Я присел на корточки перед мальчиком лет четырех-пяти. С соломенными волосами, он немного напоминал мне Марка (Марка? Ах да, это же мой племянник. Неужели я действительно забыл его?) – Как тебя зовут?

Он в упор смотрел на меня самыми круглыми на свете глазами и молчал.

– Меня зовут Джим, а тебя? Опять никакого ответа.

Я показал на старую бесформенную игрушку, которую он прижимал к себе.

– Как зовут твоего мишку?

Малыш что-то прошептал. Очень тихо.

– А? Я не слышу. Как его зовут? На этот раз чуть громче: – Медведь.

– М-м, хорошее имя. Он хороший медведь? Круглоглазик медленно покачал головой.

– Тогда он плохой?..

Снова отрицательное покачивание.

– Но это твой медведь?

Медленный осторожный кивок. Ребенок не знал, как относиться ко мне. Взрослым полагалось быть хорошими, но я – незнакомец. Один только Бог знал, откуда он приехал и что ему пришлось пережить. Мне хотелось погладить его по голове или прижать к себе – показать, что теперь его ожидает только добро, но Бетти-Джон предупреждала, что не все дети любят ласку. Их нельзя трогать, не попросив прежде разрешения.

– Ты пожмешь мне руку? – Я протянул ему ладонь, но мальчику нужно было до нее дотянуться.

Он посмотрел на мою руку. Потом на меня.

Дети наблюдали за нами. Причем в основном за мной, а не за ним. Вдруг одна маленькая девочка сказала: – Давай я пожму тебе руку.

Ее тон подразумевал: «Что я получу за это?» – Хорошо, – согласился я и протянул руку ей. На ней было вылинявшее коричневое платье. Где я мог ее видеть? Может, она сбежала откуда-то? Ей было лет семь или восемь, а возможно, и девять. Она так исхудала, что судить наверняка было трудно.

Она с серьезным видом пожала мне руку, ни на миг не отрываясь от моих глаз.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Холли, – важно ответила она.

– Ну, здравствуй, Холли. Я – Джим. – Я попытался выдавить приветливую улыбку. Мне говорили, что, если все время улыбаться, дети тоже улыбнутся в ответ, так как еще не умеют контролировать чисто инстинктивные человеческие реакции. Но эти уже научились контролю, и улыбка не сработала. Они относились ко мне как к продавцу подержанных автомобилей. Они вели себя настороженно и были явно напуганы: какого подвоха можно ждать от этой каланчи? Хотел бы я знать, через что им довелось пройти, чтобы так реагировать.

– У меня тоже был дядя Джим… – сообщила Холли. Это был робкий намек: она словно спрашивала, не буду ли я претендовать на «вакантное» место?

Я попробовал другую тактику. Би-Джей не советовала копаться в детской памяти, особенно в неподходящих ситуациях. Ребенок прежде должен почувствовать, что находится действительно в безопасном месте, и только потом ему можно напомнить о пережитом. Я сказал: – Хорошо. Ты будешь дружить со мной? Она удивленно уставилась на меня: – Разве у тебя нет друзей?

Я отрицательно покачал головой, медленно и очень выразительно. Она заподозрила обман, но ведь взрослые никогда не врут. Или почти никогда.

– Ни одного? – ужаснулась Холли. – Ну хоть один…

– Даже медведя у меня нет, – стоял я на своем.

Тут она окончательно убедилась, что я говорю правду. Если взрослые на чем-то настаивают, значит, так оно и есть.

– Ну… – Девочка задумалась, принимая очень важное решение, важнее даже, чем выбор жениха для взрослой девушки. Она немного поколебалась и решила: – Я буду с тобой дружить.

– Отлично. – Я снова посмотрел на круглоглазика. – А у тебя есть друг?

Он наблюдал за переговорами с несвойственным детям напряженным вниманием. А когда я повернулся к нему, только покрепче прижал медвежонка и отодвинулся. Мне захотелось притянуть его поближе, но вместо этого я лишь переменил позу. Все эти поклоны и сидение на корточках для разговора с метровым человечком плохо сказывались на моей спине.

– Его зовут Алек, – сообщила Холли.

– Какой Алек?

– Я не знаю.

Вперед вышел мальчик лет, наверное, двенадцати или тринадцати, а может, и старше – большинство этих детей были слишком маленькими для своего возраста. Его взгляд был несколько жестче.

– Вы кто? – подозрительно спросил он. – Здешний босс?

– Меня зовут Джим.

– Это я знаю. Но кто вы?

– Друг Холли. – Я попытался отвлечь его, протянув руку.

Не помогло.

– Угу. А что вы здесь делаете? Нам запретили разговаривать с незнакомыми.

– Выходить из автобуса вам тоже запретили. Он проигнорировал и это.

– Я хочу пить.

– Как тебя зовут?

– Зачем вам это нужно?

Я пожал плечами и снова сменил позу, окончательно разогнувшись и опершись спиной на автобус, теплый и пыльный. Майка уж точно измазана.

– Чтобы я знал, как к тебе обращаться.

Я посмотрел на паренька сверху вниз. Рост давал мне больше чем просто психологическое преимущество, но я чувствовал, что сейчас неподходящий момент для игр типа: «Я больше тебя». Вместо этого я улыбнулся.

– Ты ведь не хочешь, чтобы я звал тебя «Эй ты», не так ли?

Он сморщил нос и отошел к остальным детям, окончательно потеряв ко мне интерес.

– А ну-ка залезайте обратно в автобус, пока Олли не вернулся. – Он потянулся, чтобы схватить Алека, но тот увернулся. Мальчик снова попытался поймать его, и снова Алек отступил, на этот раз с заметным оттенком непокорства. Подросток опять шагнул к нему и занес кулак.

Я выставил руку – запястье мальчишки ударилось о нее. Схватив его, я поднял его руку над головой, удерживая крепко и на такой высоте, чтобы ему было неудобно. Причем не только физически.

– Кончай это дело, – сказал я тихо, но внушительно. – Здесь не будет никаких драк.

– Кто это сказал? – Я.

– Ну и что?

– А вот что… – Ладно, я сыграю в эту игру, раз уж это необходимо.

Я поднял его за шиворот. Материал рубашки был достаточно прочен, чтобы выдержать его вес; ступни мальчишки едва касались земли; оставалось только сделать Подножку.

– Я так сказал – я больше тебя. – Осторожно – на этот раз очень осторожно – я выставил кулак перед его физиономией. – Намного больше. Значит, если начнется мордобой, сорву банк я.

Он притушил свою воинственность – выхода не было, – но непокорство и недоверие оставил при себе. Тут я был бессилен. Закусив нижнюю губу, мальчишка смотрел мимо меня. Я выиграл.